Одна из читательниц «АиФ-Юг», вспоминая тяжелые времена Великой Отечественной войны, говорит коротко: «В душе они оставили чёрный след». Прочитав ее историю, читатели поймут, почему. «Дай Бог, чтобы никому больше не пришлось пережить такое - страх, голод, холод, потерю близких», - делится Таисия Соседко из Кущевского района. В ее словах - декларация поколения детей войны. И это больше, чем простое пожелание...
Что такое настоящий ад?
«Жили мы в селе Ильинка Кущёвского района. Когда началась война, папа ушел на фронт, а мама осталась с двумя детьми (мне четыре года исполнилось, сестричке три). Когда немцы подходили, мама, как и многие другие жители села, наслышанные о зверствах захватчиков, решила уходить.
Помню, вышли мы на длинную пыльную проселочную дорогу. Она была как живая - двигалась, пульсировала. Шли люди, ехали телеги, подводы, погонщики гнали скот - спасались сами и спасали от немцев колхозный скот. Колонна двигалась на юг, и не видно было ни начала, ни конца.
В дороге прошел день. Помню, как замерло сердечко от прекрасного вида. Впереди, у подножия гор, виднелись маленькие домики. Я подумала, что они игрушечные, и мы скоро окажемся в сказке. Но вскоре сказке настал конец. Налетели немецкие самолёты. Их было много, и они нас стали бомбить. Это было недалеко от реки Лабы. Рядом с посёлком, название которого не помню, и спросить не у кого - мамы нет уже 30 лет.
С чем сравнить ту бомбёжку? Это был ад. Нельзя понять было, где земля, а где небо. Всё смешалось. Страшный грохот, крики людей, рёв животных. Паника, столпотворение. Убитые и раненые и люди, и скот... Многие побежали в лес через вспаханное поле. Я едва поспевала за мамой, на руках у неё была сестрёнка. Бежала и кричала: «Мама, молись!» Наша семья не была верующей. Мы потом часто вспоминали этот случай и всегда удивлялись: «Откуда я это взяла?»
Потом всё стихло, наступила ночь. В лесу нас было много. Женщины с детьми и старики. Жужжали и кусались комары. Плакали испуганные голодные малыши. Хотелось пить нестерпимо. Тогда один старик сходил к реке. Воду принёс в своей фуражке - ничего более подходящего просто не было. Я до сих пор помню вкус воды, смешанный с запахом пота, которым пропиталась его фуражка.
На следующий день появились немцы и приказали выйти из леса. Тех, кто станет прятаться, обещали расстрелять. Мы вышли, подчинились.
Нас гнали назад по той же дороге, и мы видели, как много в бомбежку погибло людей. Некоторые побежали не в лес, а пытались проскочить через обмелевшую Лабу. И не всем это удалось. Посреди реки стояла телега. Рядом, омываемые речкой, лежали убитые лошади. В телеге, странно согнувшись, сидела женщина. Мама сказала нам, что она заснула. Но она, конечно, была мертва. В свои четыре года я понимала это».
Спасибо, что живая
«Нас пригнали в ближайшее село. Там разделили. По приказу немцев детей разобрали и увели по своим домам местные жители. Помню, как мы цеплялись за маму, плакали. Мы боялись, что её убьют. В доме, куда мы попали, жили две девочки, чуть старше. Они нас утешали. Делали из огурцов и спичек коровок. Спички - ноги... Фигурки получались забавные, как могли девочки пытались нас развеселить. Но мы плакали не переставая.
Маму и других взрослых пригнали на площадь, там всех переписали и велели идти к детям. Когда мы увидели маму - живую - это было счастье! Самое большое в моей маленькой жизни.
Правдами и неправдами мы вернулись домой. Кубань ещё была оккупирована. И в нашем доме жили немцы. Нам разрешили жить в маленькой кухне. Было голодно. А у наших «квартирантов» каждый вечер застолье. Смех, вкусные запахи... Нас они не трогали. Пожалуй, мы их забавляли. Иногда они даже угощали нас сладостями. И куда делось благодушие, когда их погнали вон наши войска.
Помню, как они отступали. Через нашу улицу шла колонна немцев на мотоциклах. В касках, форма чёрная. Соседа, мальчика-подростка, расстреляли. Просто за то, что стоял на обочине и на них смотрел.
Потом пришли наши. Усталые и родные. Как же были все рады! Несмотря на то, что самим есть было нечего, старались вынести хоть что, хотя бы сухарик. Еда была самым ценным, представьте силу благодарности, которую испытывали люди.
А ближе к концу войны помню воздушный бой прямо над нами. Высоко в небе один самолёт догнал другой, и началось их сражение. То кружат, то сходятся, разлетаются и стреляют друг в друга... Долго атаковали, и один самолёт загорелся. Оставляя длинный чёрный шлейф, начал стремительно падать. Рухнул в поле. Но прежде от самолёта оторвалась маленькая чёрная точка - это катапультировался лётчик. Взрослые побежали к месту падения. Оказалось, наш лётчик упал. И он был жив. Молодой, красивый, очень бледный и... без сапог. Видимо, слетели, когда он падал. Эта деталь также врезалась в память. Вообще с самолётами связан большой страх. Немецкие самолёты летели медленно и сильно гудели. Услышав их, мы с сестрёнкой бежали прятаться под кровать».
Самый лучший день
«Многие земляки не дождались с войны своих сыновей, мужей, братьев. Папа уцелел. Но получил серьёзное ранение. У него был перебит позвоночник, около года он лежал в гипсе в госпитале города Великие Луки. Вернулся инвалидом и прожил недолго.
Помню, как мы ждали папу, как сильно скучали. Казалось: вот вернётся он, и всё плохое сразу закончится. Вечерами мама зажигала керосиновую лампу на столе. Укладывая нас спать, вместо колыбельных пела «Эх, дороги» и «Тёмную ночь». Нам было очень грустно и тоскливо. Я всю жизнь не могу эти песни слушать без слёз.
А самым ярким и прекрасным воспоминанием о войне был и остаётся День Победы. Тёплым солнечным днём 9 мая по улице бежала радостная девочка-подросток, размахивая косынкой. Бежала и кричала: «Победа! Победа! Наши победили! Мы победили!» Что тогда было с людьми! Это не передать. Всеобщая радость, ликование, выскакивали на улицу, обнимались, смеялись, плакали...
Кончилась война, а последствия её долго ещё аукались. Послевоенное детство было очень тяжёлым. Родители с утра до ночи на работе, а мы - ватага босоногая - были предоставлены сами себе. Голодные, холодные. Ели паслён, колоски и всякую траву. Однажды трое детишек наелись дурмана (белены), их едва спасли в больнице. Казалось, голод будет вечным. Даже не верилось, что бывает жизнь без этого сосущего тебя изнутри чувства.
Такое было детство у людей моего поколения. Такие остались у меня воспоминания. Сейчас у меня взрослые дети, внуки, две правнучки. Мне 82-й год пошёл. И дай Бог, чтобы им не пришлось пережить того горя, что пришлось хлебнуть мне когда-то...».
«Давай, Люсенька!»
Страшно, холодно и темно - эти три слова достоверно описывают ужасы войны. Еще одной читательнице «АиФ-Юг» это пришлось пережить.
«Мне было два с половиной года, когда фашисты захватили Калниболотскую. Какое стратегическое значение имела для немцев станица, которая находится в глуши степей? Не знаю. В моей памяти остались налёты самолётов, которые сбрасывали бомбы. Бабушка моя, заслышав гул, быстро меня хватала и бежала прятаться в погреб, который был во дворе. Туда и соседи прибегали, - рассказывает жительница Краснодара Людмила Перепелкина. - А когда бабушка не успевала, она закутывала меня в свою телогрейку и прятала под кровать. Мне это не нравилось, я сопротивлялась и плакала. Там было холодно, темно и страшно. Не знаю, может, после этого я всю жизнь темноты боюсь? Сколько было сброшено бомб, трудно представить. Воронки по всей земле были ещё долго после войны.
К концу войны мне исполнилось пять лет. Помню хорошо, как у нас дома собирались фронтовики, папины друзья. Мой папа, Харченко Алексей Яковлевич, был тяжело ранен под Москвой. Долго лечился по госпиталям и вернулся домой инвалидом. Я мало понимала, о чём были их разговоры. О войне, конечно, говорили.
Папа научил меня многим стихам. Я знала наизусть Маяковского, гимн Советского Союза. Меня ставили на табуретку, просили: «Давай, Люсенька!» Я с выражением читала, все хлопали.
А про День Победы помню, что плакали все. Каждый потерял родных, близких, друзей. У моей бабушки было три сына. Двоих убили на фронте, папа вернулся живой, но долго не задержался на этом свете».