Леонид Мончинский – друг поэта и соавтор романа «Черная свеча». Ныне он живет в Краснодаре. Встреча с журналистом и писателем убеждает: друзья Владимира Семеновича были под стать главному барду страны
Застываю в гостиной. Красный угол завешен иконами, а одна из стен – фотографиями. На них писатель Валентин Распутин, драматург Александр Вампилов и другие. Более всего снимков Высоцкого.
Это не похоже на музейную экспозицию. Скорее вспоминается старинная традиция размещать на стенах портреты близких и родных. Но видно, что снимал профессионал высокого класса.
– Вы, случаем, не журналист? Снимки прямо-таки репортажные, – оборачиваюсь я к хозяину.
Очки, бритая по моде голова, сухая поджарая фигура. Тип человека, возраст которого не определишь с лету. Такие и в преклонные годы сохраняют сильное мужское начало.
– Был им, потом стал старателем, – улыбается он в ответ.
– Ого! – Не могу скрыть удивления.
Люди данной профессии на Кубани в диковинку. В растерянности перечисляю все, что помню на эту тему: «Бодайбо – столица золотодобытчиков. Туманов – друг Высоцкого, руководитель знаменитой артели…».
– «Лена» – так называлась наша артель, где и я «старался», – подсказывает мне Леонид Васильевич и добавляет, как бы объясняя и свою судьбу, и свои книги: – Жизнь-то мне выпала серьезная…
Так начинается наш разговор. Рассказывая, Мончинский машинально потирает небольшие узловатые руки. Искореженные боксом и тяжелым трудом, они ноют в ответ на капризы кубанской зимы.
Своей малой родиной Леонид Васильевич считает Иркутск. Туда он попал ребенком вместе с отцом – авиационным инженером. Испытательный аэродром находился прямо под окнами квартиры Мончинских.
Леонид же с детства увлекся, как сам он теперь иронизирует, «самым интеллектуальным спортом». Бокс помог выковать бойцовский характер, нетерпимость к всяческим компромиссам и стремление добиваться победы во что бы то ни стало.
Сколько раз во взрослой жизни эти черты спасали Мончинского от различных бед! А в ранней юности они же да мальчишеская дурь подвели Леньку «под монастырь».
– И в лагере пришлось побывать, хоть и недолго, – признается Леонид Васильевич. – Но лагерь есть лагерь. Я, как курсант военного училища, попал в тот, что неофициально именовался армейским.
Выйдя на свободу, Леня пришел к отцу на авиазавод. Сам выступал на ринге, тренировал команду боксеров-производственников. Благо, заочно учился на спортфаке местного вуза. Боксеры стали привозить все более престижные награды.
Об одном из таких соревнований Леонид и написал свою первую заметку, дабы малосведущие в спорте журналисты не переврали факты. Как стал регулярно пописывать уже на другие темы – и сам не заметил.
Зато мэтры пера его сразу выделили из общего потока внештатников. Сначала начинающего журналиста пригласили на областное радио, потом – в столичную «молодежку». С ним в «Советской молодежи» одновременно работали Валентин Распутин и Александр Вампилов. Будущие знаменитости уже тогда выделялись как незаурядные личности.
Они сыграли значительную роль в судьбе Мончинского. Вампилов «ставил руку» начинающему журналисту. Их роднило обостренное чувство юмора. Александр и Леонид обожали «шухарить». От их шуток и розыгрышей хватались за животы даже самые отпетые острословы.
Валентин Распутин всегда был абсолютно серьезен. Так же сосредоточенно он однажды спросил Леонида:
– Тебе не стыдно быть нехристем?
Действительно, Мончинский с детства воспитывался как верующий человек. Но так случилось – остался некрещеным. Родители боялись сломать сыну судьбу, ведь в небольшом Иркутске семья была на виду.
На следующий день выехали рано утром в таежную церквушку, где над Леонидом и свершил таинство знакомый Распутину священник. Крестным отцом друга стал сам Валентин. Это был вполне рискованный шаг для молодых журналистов, как тогда говорили, – бойцов идеологического фронта.
То, что писали эти журналисты, а потом и литераторы, существенно отличалось от стереотипов. Если бы не острота пера и талант, разве бы пригласили Мончинского сначала в АПН (Агентство политических новостей), а потом в «Огонек»?
«Мы оба женаты на красавицах…»
– Можно мне встрять? – вдруг спрашивает, подняв, как в классе, руку, хозяйка дома – моложавая, небольшого роста, с ярким живым лицом.
Достаточно случайно перехватить взгляд, брошенный ими друг другу, чтобы понять: это пара.
Галина Николаевна родом с Кубани. Ее семья одно время жила в Новороссийске.
Ей было семнадцать, ему – двадцать восемь. Он привез в город у моря свою заводскую команду потренироваться и отдохнуть. В Иркутск Леонид уже вернулся с Галиной.
В обязанности собственного корреспондента входило не только самому писать в «Огонек» и «АПНовские» издания, но и сопровождать по Сибири иностранных журналистов. Один из них, Норберт Кухинке, до сих пор не может забыть неожиданную картину.
Из утреннего тумана появляется небольшая точеная фигурка женщины. У нее на боку гроздь дичи, а за спиной – грозная двустволка. Ошалелый журналист только и мог, что щелкать камерой: это была настоящая сибирская Артемида!
Опережая события, надо сказать, что Высоцкий, при близком знакомстве, оказался человеком с очень тонкой и ранимой душой. Он был ярым противником всякого посягательства на жизнь «братьев наших меньших» и, естественно, охоты. Но от обеда, приготовленного хозяйкой, отказаться не мог. Потом ругал себя и ее.
«Мы оба женаты на красивых женщинах с характером», – говаривал вздыхая бард. «Еще раз заорешь на меня, буду звонить и жаловаться Галине», – угрожал он Мончинскому, когда их творческие разногласия достигали апогея.
Леонид Васильевич благодаря жесткому характеру, неумению смиряться и отступать перед грубостью и хамством не раз оказывался в конфликтных ситуациях.
– Но Галя всегда была рядом, – замечает Леонид, – она страховала мой тыл.
В 1984 году, уже без Высоцкого, он дописывал их роман «Черная свеча». Слухи о ярой антисоветчине дошли до начальства разных уровней.
В том числе и до «конторы». У Леонида Васильевича начались очень серьезные неприятности.
Его преследовали с угрозами. За рукописью организовали настоящую охоту. Здоровье спортсмена и старателя впервые не выдержало. Мончинский опасно заболел. Галина, подкинув детей родственникам, увезла мужа на таежную заимку.
Кстати, журналистская и литературная дорога Мончинского началась тогда, когда в жизни тренера и спортсмена, зрелого, закаленного жизнью человека, появилась эта тоненькая девочка.
– Главное, мы никогда не боялись, – объясняет свою позицию Галина Николаевна. – Ну куда нас могли сослать? Мы ведь и так жили в Сибири. А Леня был настолько честным и откровенным человеком, что перед ним не стояла проблема выбора. Он писал как дышал. Или не писал вообще. Я ему не мешала.
Из журналистов – в старатели
– Издание, в котором ты публикуешься, может быть престижным и уважаемым для руководства. А ты – уже нет. Потому что пишешь правду, – разъясняет Леонид Васильевич «внутреннюю механику» журналистской жизни тех лет.
– А что делать, если в тебе существует такая неискоренимая потребность? Мне, слава Богу, повезло с людьми, с которыми приходилось встречаться. Хорошо, что я работал под руководством порядочных людей. Но за все приходится отвечать. В том числе и за собственную честность. Будь к этому готов. Ведь у каждого всегда есть право выбора.
| Кстати | |
|---|---|
|
Мончинский - автор повести "Прощенное воскресенье", за которую удостоен литературной премии Василия Шукшина. По этой повести кинорежиссер Николай Стамбула поставил фильм "Волчья кровь". Книгу "Черной свечи" можно найти в библиотеках Парижа, Вашингтона |
|
Газета «Вашингтон пост» опубликовала две огромные статьи Мончинского о великом гидростроителе Наймушине – начальнике строительства Братской и Усть-Илимской ГЭС. Иван Иванович сам в молодости «тянул срок» в сталинских лагерях. На дух не терпел журналистов. С Леонидом же дружил и был откровенен.
В материале излагалась правда, но не было глянца. Американские коллеги отметили публикацию сибирского журналиста профессиональной премией.
Получать ее Леонида не пустили.
В Москве разгорелся скандал. Мончинский крепко обиделся и решил вообще уйти из журналистики.
– Иди ко мне, в старатели, – позвал Леонида герой одного из его очерков, известный на всю страну золотодобытчик Вадим Туманов. Знакомство их было давним и состоялось задолго до публикации.
Туманов – личность незаурядная. В двадцать лет он, третий штурман парохода «Серго Орджоникидзе» и чемпион Тихоокеанского флота по боксу, совершил рейс к берегам Америки. Там он встретился на ринге с чемпионом Лос- Анджелеса и победил его. Бой с именитым боксером стал сенсацией в США и поводом для ареста в СССР.
Помимо «несанкционированного контакта» в число провинностей моряка вошел и привезенный им сборник есенинских стихов.
Это было в 1948 году. Вадим получил двадцать лет колымских лагерей в соответствии с популярной тогда «антисоветской» статьей. Юноша хлебнул ужаса и страданий сталинской пенитенциарной системы. Восемь раз пытался бежать, за что получал дополнительный срок и заключение в «сейф». Так именовали ящик без света и воздуха, сваренный из металлических листов.
После смерти вождя Туманов был реабилитирован, но не вернулся на материк. Там же, на Колыме, закончил курсы горных мастеров и организовал крупную старательскую артель по добыче золота «Лена». Со временем к ней прибавились и другие, которые работали от Урала до Охотского побережья.
Ядро старательских артелей составляли бывшие заключенные. Вор в законе, по воспоминаниям Мончинского, благодаря своему авторитету наладил снабжение. Один его звонок в любой город решал проблему дефицита. А дефицитом тогда было все – от продуктов до запасных частей к технике.
Разрабатывали бедные россыпи, которые государство обычными методами взять не могло. Многие завидовали Туманову и мешали его экономическому эксперименту. Однажды над «Леной» вновь нависла опасность. Вот тогда журналист и подставил плечо золотодобытчику.
– Меня поразила порядочность Туманова и его отношение к людям, о которых он заботился от всего сердца. Он полностью посвящал себя работе, но и свою семью очень любил. Чрезвычайно ценит дружбу и остается благодарным человеком, каких бы высот ни достигал. Многие разбежались, а мы с ним все вместе. Хотя встречаемся все реже – возраст, – рассказывает Леонид.
Данный виток сюжета понадобился для того, чтобы стало понятно, почему Туманов, в нарушение правил, принятых в артели, позвал журналиста в старатели, а тот согласился. Ведь обычно в артели существовал конкурс, такой же, как в творческих вузах, – шестьдесят человек на место.
«Прощеное воскресенье»
Словом, все получилось как в модной тогда рубрике «Журналист меняет профессию». Кажется, Леонид даже был рад переменам в своей судьбе.
Новая профессия приблизила его к простым людям и их непростым историям. Дневники пухли от записей. Не как заезжего писаку, а как своего товарища-работягу стали принимать Леонида в отрезанных от мира таежных деревеньках.
Однажды в глухомани он встретил семью: старуха-мать и уже немолодой сын, крестьянин и охотник. Они были когда-то сосланы как члены семьи врага народа. Их биографии отразили трагедию установления советской власти в Сибири. Она и стала фабулой повести «Прощеное воскресенье».
Чтение повести даже нынче – тяжелый душевный труд. Тогда же она произвела просто шокирующее впечатление. О публикации «Прощеного воскресенья» в СССР нельзя было и помыслить.
Решили повесть переправить в редакцию журнала «Вече», который издавался за границей. Передавали рукопись по частям. Благо, за время «собкорства» у семьи Мончинских появилось много зарубежных друзей.
В числе самых близких и надежных – Норберт Кухинке. Журналист ведущих западногерманских журналов «Шпигель» и «Штерн» известен прежде всего российскому зрителю. В фильме Георгия Данелии «Осенний марафон» Норберт правдиво сыграл датского профессора-слависта, постигающего тонкости русского языка.
Кухинке дружил не только с кинематографистами. Он понимал тяготы жизни творческой интеллигенции в СССР, всячески помогал. Это ему принадлежал план издания «Прощеного воскресенья». О деталях Мончинские и поныне умалчивают.
Много позже это произведение было удостоено литературной премии имени Василия Шукшина.
Большая часть тиража «Вече» разошлась среди москвичей. Прочел повесть и Высоцкий. Владимир Семенович стал теребить Туманова, с которым дружил: познакомь с автором. С другой стороны, и Мончинский намекал Вадиму на это.
Да все как-то не складывалось. А тут…
– Слушай, Леня! Помнишь, Вовка хотел с тобой встретиться? – кричал в трубку Туманов. – Так он уже в воздухе, подлетает к Иркутску.
Мончинские растерялись. Высоцкий к 1976 году уже стал легендой.
Первое впечатление – самое верное. Бард сразу показался чете Мончинских настоящим мужиком. В самом лучшем и высоком смысле слова. Поразили скромность и желание не бросаться в глаза. От предложения выпить отказался категорически.
Конечно, «русская болезнь» мучила Владимира Семеновича! Но он мог и годами не пить вообще. В Сибири Высоцкий себя всегда контролировал.
Высоцкого не могла не поразить организация жизни «Лены». Все вкалывали без выходных. Трудовая неделя – восемьдесят рабочих часов. Оплата – сорок рублей в день. Вахтовый метод. Старатели съезжались со всех концов СССР.
Тяжелейшая работа в тайге перемежалась немыслимым для этих мест комфортом на участках. Там были сауны. Поваров переманивали из лучших столичных ресторанов.
– Высоцкий прилетел с еще смутным намерением написать о Туманове, а я его «сбил». Поедем, говорю, «в народ», туда, где мы работаем, – вспоминает сегодня Леонид Васильевич.
А в предисловии к роману «Черная свеча» он написал: «Высоцкий никак не мог пройти мимо столь удивительного явления, каким в то время была «тумановская артель». Среди бесцельного социалистического кипения она напоминала островок подлинной жизни, где люди располагали возможностью реализовать свои способности не ради звонкой пустоты лозунга, а для собственного благополучия.
Они и душевно были сравнительно благополучны, несмотря на царившую в стране безрелигиозность.
Кроме того, интерес поющего поэта привлек тот факт, что большинство путевых старателей в артели – бывшие зэки, отбывавшие наказание на Колыме. Перед ним они предстали как созидатели, люди дела и слова, не могущие творить зло, потому что им было, чем дорожить, хватало сил устоять против самого себя, никчемного и злого».
На приисках
Володя был в гостях у старателей чуть больше недели. Но и ему, и им показалось, что очень долго. Ведь он обладал способностью «сжимать» время, наполняя его событиями – встречами, разговорами и песнями.
На протяжении этих дней Высоцкий не выпускал из рук записную книжку. Мончинского поражало его умение найти общий язык со столь разительно отличавшимися от него и по жизненному опыту, и в культурном, социальном и интеллектуальном отношении людьми. Он легко входил в контакт и с Тумановым, и с бывшими зэками.
Пришла как-то на встречу с Высоцким делегация от «уголовной общественности». Все – серьезные, все «в законе».
Владимир как-то сумел повернуть разговор с криминальных рейсов на бытовые. Казалось, что сидели перед ним обычные крестьянские мужики. Куда делись специфические жаргон и повадки?
А тут еще двое подходят. Леонид их, правда, предупредил: имейте в виду, с кем разговаривать будете. А они прямо-таки обиделись: что мы, мол, Высоцкого не знаем? Подошли. Уважительно поздоровались. Сами поспрашивали, на вопросы артиста ответили. Люди они были действительно неглупые.
– Воскресение личности произвело на Высоцкого сильное впечатление. Он сказал мне: «Давай напишем сценарий о их прошлом и настоящем», – продолжает рассказ хозяин дома. – Меня и самого увлекало постижение этого феномена.
В моих записях уже хранились истории многих потрясающих человеческих судеб. Мы не собирались писать книгу ужасов. Просто жили в мире, где ничего не надо придумывать, ибо действительность превосходит наши фантазии.
Однажды мы беседовали с человеком, который ел людей. Так он сказал: «Противно только в самом начале, потом даже хочется…».
– Сначала то, что происходило с бывшими зэками, а ныне старателями, в нашем понимании укладывалось в простую формулу: сделайте человека свободным, а хорошим он станет сам, – так позже отвечал Мончинский на вопросы читателей «Черной свечи».
– Но стоило нам оглянуться на их прошлое, как возникала мысль: «Возможно, перед нами просто отдельные экземпляры, счастливчики, получившие неполную дозу «лагерной радиации?».
Песня в подарок
Я слушаю, как поет Высоцкий. Леонид Васильевич записал его на старый «катушечник» во время домашнего застолья. Слушаю, а сама разглядываю фотографии, сделанные в Бодайбо.
И ловлю себя на мысли, что от облика барда на фото веет какой-то домашней непосредственностью. Видимо, отпустило его то внутреннее напряжение, что дрожало в нем как натянутая струна.
На одном из снимков Владимир Семенович вытянулся, словно стараясь приподняться на цыпочки и обнять за плечи стоящих рядом людей.
– Ну это был просто цирк, – вступает в разговор Галина Николаевна, со свойственной ей острой женской наблюдательностью. – Вадим Туманов ростом в метр семьдесят один, в Леониде – метр семьдесят. А в Володе было сто шестьдесят девять сантиметров. Стали в шутку мериться. Как он злился, что ниже всех! Вроде бы и разница небольшая, но уязвляла.
К этому моменту будущие соавторы окончательно решили, что прототипом их главного героя станет Туманов.
Четвертым с ними на снимке, как равный среди равных, стоит такой же невысокий, но более кряжистый, чем они, мужчина с явно кавказскими чертами лица. Это Важа Церетели. Он – наследник одного из родовитейших семейств Грузии. Вор в законе, потом верный соратник Вадима Ивановича, он станет ярким эпизодическим персонажем романа и центральной фигурой колоритного рассказа Мончинского «Князь».
Среди фотографий есть даже та, где Высоцкого взаправду учат стрелять из пистолета. Он увлечен как мальчишка. Нет только снимка поющего артиста. Когда гость брал гитару, тот же Леонид Васильевич забывал о своих профессиональных журналистских навыках.
Приезд барда совпал с домашним торжеством Мончинских. Любочке, дочке, летом 1976 года исполнилось двенадцать. На вечер были приглашены родственники и друзья. Володя, стоя в балконных дверях, перебирал струны, что-то напевая.
Вдруг Леонид услышал, что пение барда сопровождает некий шум. Их дом в Иркутске стоял впритык к авиастроительному заводу. С замиранием сердца хозяин вышел на балкон.
В голове мгновенно пролетели обрывки мыслей. «Закрытое» предприятие, особый режим охраны, осуществляемый КГБ, никак не «монтировались» с опальным поэтом.
Будут неприятности – ясно понял Леонид и посмотрел вниз. Под балконом, уходя далеко на летное поле, плескалось людское море. Значит, вся дневная смена покинула рабочие места. Впереди стояли руководство завода и спецохрана.
Кто-то из них помахал Мончинскому рукой: спустись, пожалуйста.
– Лень, а это правда Высоцкий? Васильевич, а как бы нам его послушать? – не утерпел с просьбой самый большой начальник.
Высоцкий не чинясь исполнил прямо на балконе несколько своих самых популярных песен. А вечером в квартире не было свободного места. Имениннице был сделан подарок, вызвавший всеобщую неприкрытую зависть.
– Сейчас я подарю тебе песню про моряка-попугая. Запомни, она теперь твоя навеки, – обратился Владимир к Любане.
Они тогда с Всеволодом Абдуловым только начали озвучивать «Алису в стране чудес». Сегодня Любовь Леонидовна – доцент Кубанского государственного университета, владеет четырьмя европейскими языками.
Но она и ее взрослые дети, журналист и певица, до сих пор помнят наизусть «Песню попугая».
Видео: youtube.com / Kolajer
Забегая вперед, надо сказать, что между девочкой-подростком и поэтом сложились какие-то свои, особые отношения. Володя часто звонил в Иркутск. Каждый раз просил к телефону и Любашу. Они о чем-то долго вполголоса беседовали. Он напевал свои баллады.
– Наверное, в этом выразилась мечта Высоцкого о дочери. У него было двое сыновей, с которыми он виделся нечасто, – поясняет Леонид Васильевич.
Свой среди своих
В тайге народ словно застыл в предвкушении встречи с Высоцким. Но по метеоусловиям рейс зафрахтованного Тумановым вертолета задерживали и задерживали. На подлете к Хоматхо пилот вдруг сообщил, что не может посадить машину: «Разобьемся». Тогда Высоцкий подошел к нему: «Командир, понимаешь, нас там ждут».
Вертолет сел под ликование масс.
Бард выступал на участках среди приземистой северной тайги. Вместо зала – клетушка столовой. До сих пор остается загадкой, как узнавали на делянках, в дальних деревнях и на стойбищах о предстоящем событии? Но к назначенному часу дом всегда был окружен толпой.
Высоцкий абсолютно не отличался от местных людей. В нем это шло не от актерской, как на первых порах думали многие, а от человеческой сути. Бард испытывал любопытство к ярким и глубоким характерам, полным знания разных сторон жизни: будь то крупный руководитель, технарь, человек искусства или зэк. Он ни перед кем не приседал, ни к кому не подлаживался.
На подступах к роману
Высоцкий все пропускал через себя. Мончинскому казалось, что он воочию видит, как некая энергетика, неясные токи идут к артисту от слушателей, а тот их воспринимает.
– Это и есть дар Божий. Поэтому он никак не мог сфальшивить. Он жил с этим ощущением. Неслучайными были и одни из последних его стихов: «Мне меньше полувека – сорок с лишним. Я жив тобой и Господом храним. Мне есть что спеть, представ перед Всевышним», – вспоминает Леонид Васильевич.
Тема «поэт и религия» относится к числу закрытых. Принято считать, что Высоцкий был равнодушен к вере. Галина и Леонид уверены: это не так. Просто он, как человек тонкий и сдержанный, хранил веру в себе.
К Господу Владимир обращался только в экстремальных ситуациях. О чем просил бард Бога, упав на каменные плиты древних первохристианских храмов Армении? По воспоминаниям моего собеседника, они часто вставали на молитву, когда вместе работали над романом.
– Тогда Володя еще не пробовал писать прозу. Те «почеркушки» из юношеской московской жизни – не в счет, – поясняет Леонид Васильевич, – но он уже жаждал крупномасштабных сюжетных произведений. Они уже жили в его душе.
Еще раз хочу сказать: идея книги принадлежала Володе. Правда, он настаивал на сценарии, по которому мечтал поставить фильм в Голливуде и сыграть главную роль. Кто знает, как бы сложилась судьба артиста, если бы довелось ему воплотить образ столь могучего человека, как написанный нами Вадим Упоров?
Мне же удалось его уговорить – затрудняюсь определить: на пользу ли делу? – чтобы сначала был роман.
Когда сели за стол, Леонид вновь поразился: откуда Владимир все знает про далекую от него действительность? Кто подсказывает ему слова, метафоры и повороты сюжета? Первые страницы текста записывал Высоцкий.
Мончинский посмотрел и спрашивает: «А кто это сумеет прочитать?». Почерк у Высоцкого был мелкий. К тому же он позволял в тексте всяческие «вольности и написания», не заботясь о машинистке, которой предстояло это разбирать.
«Давай так, – предложил тогда соавтор, – в связи с тем, что я более дисциплинированный, записывать буду я. А ты будешь читать и править, а потом мы опять будем согласовывать».
Совместно работали урывками. Иногда – неделю, иногда – ночь. Многое согласовывали по телефону.
– Поэт он был, конечно, замечательный, огромный. В прозе же слегка тороплив, – констатирует Леонид Васильевич. – Частенько не по своей воле. Популярность его росла стремительно, требовала присутствия во многих местах. Володя не успевал.
Иногда в «окна», выпадавшие между работой в тайге, или в отпуск прилетал в Москву Мончинский. Останавливался сначала в семье Абдуловых, потом – на Малой Грузинской.
– Володя мне о вас каждый день рассказывает, – вместо приветствия сказала Марина Влади, когда муж представил ей друга.
А Леонид сразу же отметил про себя, что их «громкий» брак совсем не случаен. Сразу было видно, что они оба – личности и полны желания проявить в этом союзе свои лучшие качества. Вместе они смотрелись очень интересно.
– Володя плохой, – позвонил в 1979 году Сева Абдулов. У Высоцкого на гастролях в Средней Азии случилась долгая остановка сердца.
Об этом знают теперь все – благодаря недавно вышедшему фильму. Тогда же эти события стали толчком, чтобы ускорить написание книги. Потом был еще рывок. Тогда Володя прилетел из Сочи, где его вместе с поэтом Андреем Вознесенским нагло обокрали.
– Он был возбужден, внешне решителен, но внутренне трагично грустен. В последующие дни писалось трудно, хотя именно тогда мы нащупали основную нить романа, – вспоминает Мончинский.
Не Господь создал нас вороватыми, двуличными, грязно-пьяными. Корни – в недавнем прошлом. Высоцкий остро ощущал влияние той «зарешетной» жизни на общество Страны Советов. Был убежден – ее создавали тонкие умы.
Система была довольно сложной. Но она работала, будучи предварительно апробированной в лагерях. Как долго она еще будет отзываться в судьбах сограждан? Об этом думали Высоцкий и Мончинский, когда писали свою беспощадную книгу.
Теперь не вспомнить, кому из них принадлежал образ черной свечи, давшей название. Он родился благодаря словам батюшки маленькой старинной церквушки. Кто в ней только ни молился и ни исповедовался!
Старенький священник был убежден: в человеческой душе горят две свечи. Белая символизирует святое начало, все доброе и чистое. Черная олицетворяет темную сторону, толкающую человека на преступный путь. За колючей проволокой белая свеча постепенно гаснет, словно уходит в тень. Пламя же черной разгорается так сильно, что со временем целиком поглощает человека.
Но сам человек всегда сохраняет право выбора: пламя какой свечи поддерживать.
Перекличка
Могучий организм поэта работал на саморазрушение. Земная жизнь становилась для него прозрачной. Сквозь нее виднелась иная, тамошняя, жизнь, где можно будет спеть, «представ перед Всевышним».
– Накануне Нового, 1980-го, года Володя, как всегда, позвонил поздравить, – вновь вступает в разговор Галина Николаевна. – Это было после последней крупной автокатастрофы. У него барахлило сердце. Очень беспокоила гематома на ноге, никак не поддающаяся лечению.
Минута была несладкой. Голос казался грустным и усталым: «Наверное, мне уже не до таежных путешествий. Тебя я больше не увижу». Но потом Володя поговорил с Любаней. Что же все- таки за общие темы были у них? И словно оттаял: «Да я же, Галочка, забыл. Закончится Олимпиада – театр уйдет в отпуск. Потом предстоят небольшие гастроли, и я сразу же к вам. Поедем в Саяны. Попишем с Ленькой, поохотимся, порыбачим».
Галину как что-то царапнуло по сердцу: Высоцкий всегда презирал два последних занятия. Он был очень добрым, честным и волевым.
Встреча должна была состояться в августе. В июле все уже было готово: вертолет заказан, избушка обновлена, программа разработана. Нашли даже старушку-травницу. При месячном воздержании, вдали от соблазнов она бралась поставить барда на ноги.
В двадцатых числах июля стало известно, что Володя переживает кризис. Туманов, как руководитель, уже имеющий сильную бригаду замов, свободный в действиях, полетел в Москву. Мончинский же отправился по делам в Польшу, прихватив с собой дочку.Рассчитали командировку так, чтобы успеть домой к приезду друга.
Двадцать пятого июля Леонид Васильевич и Люба добрались до своего отеля. Первой в номер вошла девушка. Она включила телевизор. На экране пел Высоцкий, потом пошли кадры интервью. Это было не привычно. «Правду говорят, что в Польше его любят не меньше, чем в России», – подумала Люба. Но потом вошла плачущая горничная…
Даниэль Ольбрыхский, выдающийся польский актер и исполнитель баллад Высоцкого, «запалив» огромные деньги и задействовав свои связи, успел на похороны в Москву. У Мончинского не было в чужой стране ни того, ни другого. С другом он не попрощался. Зато дома его ожидала «Черная свеча».
Первая часть романа – «Побег» – была практически готова. Вторая часть – «Стреляйте, гражданин начальник!» – писалась в Бодайбо, Инте, Ухте, Воркуте.
– Где «старался», там и писал, – поясняет Леонид Васильевич. – Первыми читателями стали старатели артели «Печора». Это было в 1984 году. Потом наша работа привлекла внимание «органов». Пришлось оставить рукопись в чужой библиотеке. Там она пролежала до 1992 года. Печатая первый вариант книги, машинистка получила сильное нервное потрясение. Работу продолжила ее мама.
– Лично мне, не сочтите это хвастовством, интересен такой факт: каждый новый рецензент, а их было около двадцати, перед прочтением со вздохом произносил почти одно и то же: «Все уже было: Шаламов, Солженицын, Дьяков. Знакомо», – говорит Мончинский. – Отношение круто менялось после прочтения. Жаль, что тех слов не услышит Володя…
«Эта великая книга спасла целое поколение сибирских мальчишек, чья юность пришлась на девяностые годы», – написал в Интернете анонимный почитатель из Иркутска.
«Ваш герой Вадим Упоров – пример для подражания» – лейтмотив писем, что приходят из тюрем и колоний, где расходится большая часть тиражей.
Но даже сегодня «Черная свеча», превратившись в легенду, печатается с купюрами – без некоторых глав.
Значит, эпизоды страданий и мужества «фраера» или «мужика» в колымском ГУЛАГе до сих пор напоминают многое, что случилось на свободе в лагере победившего социализма? И, может быть, они являют ключ к событиям дня сегодняшнего?
Дмитрий Медведев: «Свобода – это самоощущение. И в этом смысле мы сделали немало» 
«Украденное возмездие» 
«Быть инвалидом - у меня такой роскоши нет». Как ветеран Чечни строит ферму 
Книга жизни скульптора. В каждой работе «зашифрована» своя история 
«Спасибо за то, что Вы есть!» Рассказ о телефонном звонке, изменившем жизнь