Анна Налимова сейчас живет в Эсто Садке, входящем в большой Сочи, но родилась она и провела детство в селе Верхнеусинском Красноярского края. О том, как жили в Сибири во время Великой Отечественной и после нее, как переживали голод, о погибшем на фронте отце и о том, почему, несмотря на все трудности, Анна Андриановна считает себя счастливым человеком, она написала на конкурс «АиФ-Юг» «Война глазами детей».
С детства привыкла к боли
Здравствуйте, дорогая редакция, наконец, решилась написать вам о том, что оставляет еще одну кровавую царапину на моем сердце. Сейчас мне 82 года, себя помню с пяти лет - мы играли в огороде, и вдруг открываются ворота, въезжает телега, много людей. И среди них мама. Она работала дояркой, уезжала в пять утра, а возвращалась только ночью, когда молоко уже сдали на молзавод. Я вошла в дом - бабий плач стих. Подошла к маме, стала между коленками.
- Доченька, - улыбнулась она мне и начала что-то говорить. А я ее перебила: «Мама, ты такая счастливая!»
- Почему, доченька?
- А у тебя ямочки на щеках, - сказала я. И тут мама потеряла сознание - оказалось, как раз в это время нам принесли похоронку на отца. Сестра взяла меня за косу и вывела из дома. В то время ко мне старались не прикасаться, потому что я была опухшей от голода и в месте прикосновения оставалась вмятина, из которой сочилась лимфатическая жидкость. Это было очень больно. Так я с детства привыкла к боли и к тому, что не надо плакать. Терпение пригодилось мне и в жизни, и в спорте.
Драники из мерзлой картошки
Из уроков истории известно, что в Сибири крепостного права не было. Но еще со времен Демидова дети трудились с шести лет. И я работала копновозом на покосе - возила на лошади копны сена к стогам. Брат работал табунщиком - растил лошадей. Он старше на шесть лет, был моей нянькой. Оберегал меня на улице, в школе.
Если во время работы с лошадью не разговаривали, она останавливалась. Это означало, что наездник уснул - тогда кто-нибудь бежал его будить. Летом мы работали также на прополке хлебов, турнепса, брюквы, капусты. На другом конце поля нас ждала телега, которая отвозила домой, в большое, на пять колхозов, село. Чтобы быстрее закончить работу, помогали друг другу. Осенью собирали колосья. После уборки урожая запрещали ходить на поле, но весной, после вспашки, бежали на поле собирать перезимовавшую картошку. Это был пир - такие вкусные получались драники из мерзлой картошки, что позже повторить такие же из обычной не получалось.
Папа не вернулся с войны
Выросла я в любви, заботе и неге. У мамы было 11 детей, после войны осталось пятеро - умирали дети от голода и болезней. Мама - мать-героиня, этим званием награждали женщин, родивших пять и более детей. Сейчас думают вернуть эту награду, я - за. Мама ни разу никого из нас не ударила, не обругала. Я была младшей, выжила после тяжелой формы кори, все меня оберегали. Маме выдавали хлеб, она делила его, мне давала кусочек с половину спичечной коробки. Я прятала его за божничку - красный угол дома, в котором стояла икона. Когда спрашивали: «Зачем?» Отвечала: «Папа придет с войны, чем кормить будем?» Он был ранен, однажды из госпиталя написал, что ему дают отпуск. Я была болезненной, страдала малокровием, но все пережила - пообещала себе, что не умру, пока не найду могилу отца. И нашла - на воинском захоронении в деревне Турки-Перевоз Псковской области. Из Калининграда, тогда Кенигсберг, прорвалась танковая дивизия. Политрук прошел по госпиталям и попросил всех, кто может держать в руках оружие, помочь продержаться до прихода основных сил, задержать фашистов. Отец - охотник, разве мог он не пойти? А там стоит гора, внизу дорога, за ней болото - деваться некуда. Ударили по первому танку и последнему - представляете, что там было? Когда подошли наши регулярные части, бойцы были в ярости от увиденного. Они собрали металлические части всех видов оружия и соорудили таким образом своеобразный памятник павшим. После войны его облагородили - жаль, не могу прислать фотографию, сгорели вместе с нашим домом.
Собирали ягоды и орехи
Голод - это отдельная история. Он продолжался и после войны. В 1946 и 1947 годах только начали колоситься хлеба, как налетела саранча. Поля стояли, будто косами выкошенные. Приехали ученые из Ленинграда, взяли анализы почвы - на квадратный метр более миллиона личинок, надо уничтожать вредителя. Авиация опылила дустом всю местность, живность, которую не успели эвакуировать, сдохла. Белки, тысячи зверьков шли через село - это надо видеть! Как пламя костра полыхало везде, а бить нельзя - шкурка несортовая.
Выросли мы, безотцовщина, на улице. Выручала мамина смекалка - косили литовкой болотный лук, солили его в бочке. Так же готовили черемшу, собирали и сушили ягоды. Смешаешь мешок черемши с мешком боярки, намелешь на мельнице - вот тебе и мука. Собирали кедровый орех - как обезьяны лазили по деревьям за шишками, не дожидаясь, пока орех пойдет на колот.
Дело в том, что когда орех созревает, по стволу дерева бьют колотушками, и шишки сами летят вниз. Лазили на скалы за ревнем, который в народе называли ревень-корнем. Ели все, что было съедобно: заячью капусту, пучки. Поэтому в десять лет я перенесла первую операцию - мне вырезали аппендицит. И тут повезло - хирург наш частенько уходил в запой. И когда мама принесла меня в больницу, сказал ей: «Повезло тебе, Максимовна, чуть не ушел!» Врач был неплохой, военный хирург, даже в ленинградский институт звали его, но пил. Приехал в Сибирь работать. Любили его люди - если находили на улице пьяным, топили баню, парили, отпаивали, отхаживали. Эх, Иван Иванович, земля тебе пухом! Он оперировал в полевых госпиталях, спасал жизни солдатам. А анестезии не было, спирт и хирург, и пациент выпьют - и вперед.
Хирургическая медсестра, зная, что я очень слаба, дала полпорции хлороформа. И я успела побывать на том свете. Помню, подошел ко мне старичок с аккуратной бородкой. Говорит: «Пойдем, покажу».
И привел меня за околицу села, за поскотину - так называлась ограда, которую делали для того, чтобы скот не заходил на территорию. Показывает - а там колеса без втулок, другая рухлядь. «Нравится?» - спрашивает старичок. «Нет!» - ответила я. А он мне: «Тогда возвращайся и живи!»
Вот я и живу, выполняя его завет. Мне кажется, это был Николай Угодник - позже я побывала в Турции, где он жил и служил. Сказала ему спасибо. Вообще в нашей семье не пили, не курили, не дрались, не ругались. Поэтому сейчас мне дико видеть, как родители матерно на детей своих говорят, бьют их. Не могу привыкнуть и к тому, что молодежь матерится на каждом шагу. Господи, помоги им!
У мамы с папой было 11 детей, но после войны осталось пятеро.
В одном письме, опубликованном в вашей газете, прочитала, что раньше люди были лучше, добрее. Я не согласна - хороших людей и сейчас много. И вот пример - должны были мне операцию на глазу делать. Приехала в больницу, а там не принимают, потому что в справке от терапевта нет слов: «Операция не противопоказана». Выходит, ехать обратно, снова вставать в очередь, сдавать анализы - их больше десяти. Посоветовали идти к терапевту, а она принимала людей с высокой температурой. И все люди меня пропустили без очереди. Доктор отказала, пришлось идти к хирургу - и тут пропустили. Доктор молча встал и написал на бланке «Операция не противопоказана». Сделала ксерокопию этой справки, и теперь она у меня в рамочке под стеклом висит над кухонным столом.
Я часто лежала в больницах. Там у меня спрашивали: «Ты счастливая?» Я всегда отвечала: «Да!» Потому что мне встречаются добрые люди, которые помогают в критической ситуации.