31 год назад произошла одна из самых масштабных техногенных катастроф в истории. В ночь на 26 апреля 1986 года на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС произошел взрыв, который полностью разрушил реактор. С последствиями аварии несколько лет боролся весь Советский Союз.
Когда узнали?
Чернобыльскую аварию сначала замалчивали – тогдашний генеральный секретарь Михаил Горбачев решил не сообщать о произошедшем, чтобы, как говорили тогда, «не распространять панику среди населения». В Киеве – ближайшем к чернобыльской атомной электростанции крупном городе – даже провели первомайский парад, хотя к этому моменту радиоактивная пыль наверняка добралась туда.
«26 апреля 1986 года я был на работе, - вспоминает Николай Мохов. – Мне тогда было 37 лет, я трудился в отделе по труду и социальным вопросам краснодарского крайисполкома. Ничего мы сначала не знали – объявили об аварии только второго мая».
А уже 15 мая из станицы Динской, где базировался краснодарский полк гражданской обороны, на ликвидацию аварии выехали первые эшелоны. Николай Мохов попал во второй поток и пробыл зоне отчуждения с 7 июля по 3 октября 1986 года.
«Нас привезли в полевой лагерь – палаточный городок на опушке леса, - продолжает ликвидатор. – Лагерь стоял в Полесском районе – тогда поселок городского типа Полесский был солидным районным центром, а теперь его и на картах не найти – после аварии на ЧАЭС людей оттуда эвакуировали».
В могильниках, в тридцатикилометровой зоне отчуждения, до сих пор стоит огромное количество техники - говорят, местные разбирают ее и сдают на металлолом. 31 год назад сюда приезжали водители с машинами – а домой возвращались только с номерами, чтобы автомобиль можно было снять с учета. Из Припяти – города атомщиков - людей вывозили только с документами, даже любимую книгу нельзя было взять.
«Сразу же поразило то, что людей в лагере практически не было – все работали не покладая рук, - рассказывает Мохов. - Все мы в тот момент был под погонами – офицеры запаса, большинство, как и я, после военной кафедры в институте. В нашем батальоне не было ни одного кадрового военного – все из народного хозяйства».
Точнее, в начале один кадровый офицер в батальоне все-таки был – командир Александр Наумов, заместителем которого и стал Николай Мохов. Но через две недели военный уехал учиться в академию, и должность перешла к Мохову.
Сколько стоит секунда?
«Мы работали круглые сутки, - говорит Николай Мохов. – С утра до вечера разгружали вагоны с цементом, шедшие со всего Советского Союза на строительство саркофага. Цемент загружали в вагоны ещё теплым, поэтому приходилось его разбивать лопатами с длинными четырехметровыми держаками. Также разгружали и возили бетонные плиты, которыми укладывали землю вокруг станции».
В месяц батальон из 200 человек выдавал нечеловеческие объемы – разгружали и перевозили 110-120 тыс. м.кв. бетонных пли, 4 тыс. тонн цемента и бентонитовой глины, которой изнутри обмазывали стенки колодцев, чтобы поступала вода с отфильтрованной пылью. С пылью боролись особенно рьяно - ведь именно она оставалась главной причиной заражения. Поэтому обочины дорог, куда смывали всю грязь, заливали патокой с сахарных заводов – чтобы пыль слипалась и не разлеталась по сторонам. А заезжать на обочины, несмотря на снующие туда-сюда грузовики, запрещали категорически. Как ни боролись с радиоактивной пылью, как ни убирали в палатках, но порой внутри радиация была выше, чем снаружи. В сентябре, когда почувствовалось приближение холодов, батальон Мохова принялся за строительство зимнего лагеря: заготавливали деревья, пилили их на доски и строили.
«Трижды довелось мне работать и на самой станции, - продолжает Николай Мохов. – Последний раз 27 сентября, когда 120 человек ездили чистить крышу реактора. Сначала на крышу запустили японских роботов, но техника не выдержала радиации и проработала меньше суток – из-за радиации вышли из строя все системы. Поэтому пошли мы, «роботы в зеленых фуфайках»».
Из защиты – свинцовый фартук, как у рентгенолога, нагрудник, трусы, пластиковая маска и респиратор «Лепесток». В этом облачении нужно было подняться по шестиметровой лестнице, пробежать, схватить груду бетона или других выброшенных взрывом остатков и сбросить ее в развалины четвертого энергоблока.
«На крышу выходили пятерками, - рассказывает Мохов. – Сначала работали по минуте, но оказалось, что первая пятерка получила большую дозу радиации – тогда время сократили до 50 секунд. Я сидел в свинцовой кабине с секундомером и кнопкой сирены. Когда время подходит к концу, нажимаешь ее – и все бегут обратно».
Часто, по словам чернобыльца, в руки попадался не бетон, а твэлы - тепловыделяющие элементы, в которых содержалось ядерное топливо – они были намного опаснее. В любом случае все, кто работал на крыше реактора, либо ушли из жизни, либо стали инвалидами. Николай Мохов ощутил на себе действие радиации через четыре года – слабость, головные боли, аномалии в щитовидной железе. В 1993 году ликвидатору дали вторую группу инвалидности.
Те, кто попали в зону в первые дни после аварии, ощущали першение горла от радиоактивного йода-131 с периодом полураспада 8 дней. После этого радиация воздействовала незаметно.
Чему научились?
«Мы просто знали, что случилась беда, - говорит Николай Мохов. – Страна поставила перед нами задачу – ликвидировать последствия аварии. Никто из нас, конечно, до конца не осознавал, что его ждет. Но выбора у нас не было. И мы трудились, причем вместе с нами работал весь Советский Союз – в зоне были люди не только из России, Украины и Белоруссии, но и Прибалтики, Армении, Грузии, Казахстана, Средней Азии. На станцию Вильча шел цемент со всего СССР, дополнительно построили несколько подъездных путей для эшелонов, которые приходили со всей страны – с оборудованием, с кабелем – в районе АЭС все выгорело во время пожара«.
Николай Мохов признается, что за все три месяца пребывания в зоне ему ни разу не было страшно, зато постоянно давило чувство ответственности.
«Мне важно было, чтобы каждый вернулся домой целым и невредимым, чтобы мне не стыдно было смотреть в глаза женам и матерям, - говорит Мохов. - Людей возили грузовыми машинами, поэтому надо было внимательно присматриваться к водителям. Однажды шофер попросил заменить его – устал, мол, и завтра рано вставать. Я его спрашиваю: «А сам ты поедешь с тем, кто на водовозке работает»? (плохим водителям возить людей не доверяли). «Нет», - отвечает. «Тогда вези ты – я тебе жизнь личного состава доверяю». И я горжусь, что за время моего командования ни один человек не пострадал, хотя случаи были разные».
По словам Николая Мохова, главный урок, который вынес он за время ликвидации, – это умение ценить силу коллектива.
«У нас никто не отлынивал, все трудились не покладая рук, - вспоминает он. – да, можно было этого добиться армейскими методами – только отдавая приказы, но ведь есть еще и человеческое отношение».
Последствия аварии на ЧАЭС ликвидировали более 12 тысяч кубанцев. Только из Краснодара туда отправились больше полутора тысяч человек – и трети уже нет в живых.
«Уходят коллеги и друзья, - говорит Николай Мохов. – Пять лет назад мы издали книгу «Слава и память» - и в ней был большой список умерших. А за прошедшее с тех пор время он еще увеличился».