Николай – единственный в крае мастер-шорник столь высокого профессионального уровня. Свидетельство тому – многочисленные награды и дипломы.
Кто же это такой – шорник?
Поскольку данная профессия почти исчезла, то, наверное, следует все-таки пояснить, кто же он такой – шорник.
Я и сама перед поездкой к Николаю заглянула в Толковый словарь С. И. Ожегова. Оказалось, что шорник – специалист по изделиям, относящимся к ременной упряжи и некоторым другим ремесленным изделиям из кожи.
Шорник издавна почитался казаками. Ведь от надежности сбруи зачастую зависит жизнь конника. Как и всякое истинное ремесло, шорничество передавалось из поколения в поколение, и чаще всего было делом семейным, династическим.
Вот и Николай Парий, шорник в четвертом поколении, встретив на автостанции, прежде всего везет нас в мастерскую к своему деду. Но ехать ли на машине, идти ли в компании с ним по его родной станице Новокорсунской – значит здороваться со всеми встречными.
В ответ на мое замечание Николай смеется:
– А что, и правда, наверное, вся станица меня знает.
А как не знать? Николай – станичный казачий атаман. Но, возможно, и это не главное. Важнее, что его мать за годы учительства, почитай, полстаницы обучила грамоте. Отец очень давно водит «Скорую помощь», что с учетом качества некоторых местных дорог может быть приравнено к трудовому подвигу. И все-таки, пусть не обижаются родители, значимее всего для авторитета Николая то, что он внук Николая Григорьевича Калиты. Человека, которого уважает все население, но величает не по имени–отчеству, не по фамилии, а по профессии – шорник.
Семейная реликвия
Николай Григорьевич Калита оказался отнюдь не богатырем, как я предполагала, глядя на его внука. Небольшого роста, шустрый, в очках с толстыми стеклами и с костыльком под рукой, он недавно отметил свое 85-летие. Трудно сказать почему, но с первого же взгляда понятно, что перед тобой истинный казак.
Действительно, Николай Григорьевич относится к древнему казачьему роду. Известно, что его прадед был станичным атаманом, а вот судьба деда и молодость отца скрыты завесой тайны. От них даже фотографий не осталось – такие суровые были времена. До наших дней дошла лишь одна реликвия.
– Мне было тогда лет шесть, и я почему-то остался в доме один, – рассказывает Николай Григорьевич. – Мой крестный дядя Арсений жил вон на той улице. Кажут, он был до революции сотником, а потом уже – просто колхозником… Но когда началось раскулачивание, чекисты прежде всего пришли к нему. Выдумщик и на все руки мастер, несмотря на советы бывалых «не высовываться», Арсений усовершенствовал бригадную косилку. Она стала давать куда больше зерна. Его же обвинили во вредительстве и объявили вором.
Как до этого складывалась судьба Арсения, на чьей стороне он сражался в гражданскую войну, я не спрашиваю, а Николай Григорьевич не уточняет.
– А он до менэ, – старик тихо вытирает слезу. – Вот так за щеки взял и на диван поставил, чтобы наши лица были вровень. Достал из кармана конфеты (они тогда на веревочках связаны были), перевязал меня ими крест-накрест. Потом снял с себя тонкий казачий пояс и повязал мне, сказав:
«На тебе, сына, на счастье». И выскочил из хаты. Значит, отдал мне крестный этот пояс как напутствие и оберег.
Несколько лет назад приехала к старику делегация из Брюховецкой от новых, сегодняшних, казаков – давай, дед, мы тебя тоже в казаки запишем.
– Не, кажу, не надо. Я свое казачество не терял и не теряю. У меня прадед, дед и отец были казаками, а я – их сын и внук.
И в подтверждение своих слов Николай Григорьевич показал тот самый искусно сделанный пояс.
Он его до сих пор не снимает. А когда внук подрос, он ему точно такой же подарил. Сам сплел. Так вещи с течением лет становятся свидетельством сначала времени, потом – истории.
– Что стало с крестным?
– Не скажу, – вздыхает Николай Григорьевич. – Они всей семьей утекли в Зеленчук. Там остались моя тетка, их дочка Мария и сыновья Илько да Степан. А Арсений пропал. И подарок мне его пришлось уполовинить, – говорит старик, словно признается в тяжелой провинности.
Оказывается, в 1937 году в тех местах случилось еще одно страшное бедствие. «Черепашка» выела всю пшеницу. Голод стал реальной угрозой для семьи Калиты. Отец к тому времени уже помер. Ношу ответственности принял на свои плечи двенадцатилетний парень. И ему, и матери было понятно: что нужно ехать туда, где урожай сохранился, и выменивать что-то на пшеницу. Только что? За время болезни отца даже саму хату поменяли на меньшую и худшую. И тогда Коля молча резанул пополам свою единственную драгоценность – казачий пояс.
К тому времени столь искусные поделки да и вообще атрибуты костюмов казаков и горцев стали редкостью. Мать за него привезла не то 8, не то 16 пудов зерна. Сколько точно – старик уже не помнит. Важно, что семья смогла дожить до следующего урожая. Вот как высоко ценилось искусство шорника на юге России.
Притяжение дела
Впервые за работу с конной упряжью старик взялся, когда был еще мальцом.
– Папаня робил, – объясняет Николай Григорьевич, привычно теребя концы своего пояса. – Днем он работал молотобойцем в кузне, а ночью дома шорничал. У меня же свое дело имелось. Я должен был насобирать щепок на костерок, нагреть воды в котелке и сбрую, что на ремонт привозят, в теплой воде размочить. А еще у папани свой коник был.
Только не долго длилась та наука. Отец помер. Зато сохранились его инструменты. И стал тогда мальчик, который уже служил посыльным при правлении колхоза, сам следить за упряжью коней председателя, завхоза, подотчетной ему лошадки, а потом и других. Тогда ему было одиннадцать лет. Случалось, поправляя снаряжение, плакал не вытирая слез. Мало, слишком мало чему успел подучить его отец. Но то ли истинное ремесло передается на генном уровне, то ли, действительно, Николай-старший обладал талантом, но вскоре он самостоятельно овладел этой наукой. У Николая Григорьевича и его жены Марии Ивановны три дочери и пять внуков. Все мальчики с детства были работящими, профессии выбрали себе достойные. Но к наследственному делу оказались глухи. Прикипел душой только Николай-младший.
– Так в чем основа этого ремесла? – спрашиваю я, пока он показывает мне теперь уже их общую мастерскую.
– Любить надо, – отвечает Николай. А дед согласно кивает головой. – Любить и кожу, из которой мастеришь, и лошадь, для которой делаешь сбрую.
– Сробил вещь, надел, посмотрел – а ведь еще лучше сделать можно, – «вклинивается» Николай Григорьевич.
И нет в их словах ни пафоса, ни патетики, а есть простота и искренность.
– Подивился, та шо ж таке? – уздечка наперекосяк. Не, не по-казачьи. Справа должна быть хорошей. А у него, глянешь, она кое-как намотана. А то еще бывает, палкой погоняет. Да шо же то за казак? Не, все должно быть в полном порядке, чтобы ни двумя руками правил конем, а одной – левой, а правая рука, она для оружия или еще для чего важного…
В мастерской чувствуется тот особый запах, который мы по привычке и незнанию приписываем коже.
На самом деле так пахнет не она сама, а ее пропитка. Попав в воду, кожа сначала промокает, потом высыхает, затем начинает лопаться. Чтобы избежать этого, используют разные способы жировой пропитки – от вазелина до рыбьего жира. На этот раз, кажется, был вазелин.
Николаю-младшему шел четвертый год, когда дед впервые взял его в мастерскую. С той детской поры осталась привычка: сделав что-то, Николай просит оценить: «Подивись, дедушка, – как?».
– Скоро будете, наверное, Диму брать в подмастерья? – подшучиваю я, зная, что меньшему в роду исполнилось 3 года. Николай уже совершил первый обряд посвящения в казаки: обскакал станицу на лошади, посадив перед собой трехлетнего сына.
– А что, у нас такие машинки, что и двум мастерам работы хватит.
Центральное место в мастерской занимают древние «зингеры». Мне самой досталась в наследство такая машинка, тоже ручная. Но куда ей до этих специально предназначенных для шитья кожи! У каждой – своя история. Вот эту Николай Григорьевич купил на толкучке в Тимашевске, истратив всю свою заначку. Тетка уже не верила, что кому-то может пригодиться «Зингер» – единственное наследство от мужа-шорника. Ведь в шестидесятые годы стали уже исчезать с подворий лошади, а надомный ремесленный труд облагался гигантскими налогами.
Терпение и труд мастерством прорастут
Человек предпочитает обувь из натуральной кожи и индивидуального пошива. Так и лошадь чувствует руки настоящего мастера. Те же, для кого иметь сегодня лошадь так же престижно, как и «Мерседес», предпочитают, как это свойственно дилетантам, заказывать сбрую в Европе.
И вдруг я вижу на стене мастерской такой необыкновенной красоты уздечку, что даже мне понятно – вещь особенная.
– Дедушка делал для Ельцина, – поясняет Николай.
Киргизы подарили первому президенту России великолепного скакуна, но привели его просто на поводу. Старый мастер возмутился и сел за работу. Но слишком далеко Новокорсунская от столицы. Пока сделал и разузнал адрес – президент ушел на покой, а потом умер. С тех пор и висит уздечка как образец мастерства. Николай ее бережет, хотя немало находилось желающих приобрести уздечку и за вполне приличные деньги. Рассказывая эту историю, он уверил нас, что она уже никуда и никогда не уйдет. И маленький Дима согласно кивнул головой.
Я разглядываю различные виды упряжи и начинаю понимать, почему Николая именуют художником. Вот уздечка, детали которой отделаны ковкой. Этих «блестяшек», выкованных руками мастера, насчитывается до восьми видов. Сколько используется различных разновидностей плетения, мне сосчитать не удалось.
– Сбруя для скакуна, для рабочей полукровки – все они делаются немножко по-разному, – объясняет Парий. – И все-таки душа поет, когда работаешь для чистокровной лошади, которой предстоит участвовать в параде…
Высшее профессиональное достижение Николая – сбруи, которые надели на лошадей, запряженных в праздничную тройку. Ту самую, что помчала его стариков по Новокорсунской в день их бриллиантовой свадьбы.
– С чего начинается такая красота?
– С терпения, – поясняет Николай. – Уже потом приходит любовь к этому делу и ты ее осознаешь. Терпение требуется, чтобы сидеть и делать то, что не получается. Вот узел. Разрезать его – один миг, но нужно развязывать и вновь завязывать, пока не получится. Поначалу, бывало, приходилось до пяти и больше раз повторять. Но и сегодня случается переделывать – кожа ведь в каком-то месте толще, а где-то – тоньше.
– А вы обмериваете коня перед началом работы?
– Все зависит от того, кто делает, – вдруг серьезно отвечает мастер. – Завод пользуется одним стандартом. Лошадь же, как и человек, индивидуальна. Поэтому посмотреть на коня и примериться необходимо. Скулы, например, у них разные. У кого-то длинные, у кого-то – короче. Тяжеловоз и просто рабочая лошадка не сравнимы.
– А для какого хозяина вы сегодня чаще всего шьете? – спрашиваю я и получаю неожиданный ответ: «Для себя».
Выходит, что мастер работает преимущественно из любви к искусству. Иногда он сам дарит, иногда сбрую заказывают в подарок людям, понимающим толк в лошадях. Но их немного, потому что содержать нынче лошадь трудно. Свободных земель почти не осталось. Неподалеку от Новокорсунской был ипподром. Но потом землю кто-то выкупил, и теперь она зарастает бурьяном.
– Но зато вон сколько престижных клубов с конюшнями пооткрывалось вокруг крупных городов, – не сдаюсь я.
– А для стороннего человека куда дешевле приобрести заводское изделие, – разъясняет мне Парий.
Тайные приметы
Солнце печет немилосердно. Но в тени прохладно, и пахнет свежескошенной травой. Мы беседуем со старым мастером о жизни и о былом. Тетя Маруся одергивает мужа – мол, не откровенничай. Нас всех перекрикивает звонкоголосый петух. Под этот аккомпанемент Григорьевич вспоминает, как на фронт его из-за слабого зрения не взяли. «Глазами» он страдал с детства. Говорили, что очки ему нужны, но подбирали их только в Краснодарчине (так и говорили тогда – «в Краснодарчине»). Вот и работал Николай за себя и за тех, кто кровь в боях проливал:
– Я за войну, надо вам сказать, если дома, то есть не в бригаде, раза четыре ночевал, то хорошо. Я такой был любитель лошадей! Чтобы не сдохли эти коняки, робил день и ночь, день и ночь. Чтобы были они покормлены и напоены. До сих пор не могу забыть ту Евланку. Ах, какая красивая и умная была кобыла, да недосмотрели… Война закончилась, но тяготы продолжались.
– А как жену встретили?
Мария Ивановна, якобы сурово нахмурившись и возмущенно махнув рукой, отходит в сторону. Характер!
– Значит так. Приехали они в нашу бригаду позычить пшеницу. Девчат, мабуть, шесть, – начинает Николай Григорьевич свою историю.
Ему было тогда 24 года, ей – 17. Но слепой-то слепой, а разглядел Марусю сразу. Дивился на нее исподтишка, и сразу почему-то мелькнула мысль: пора жениться. Видно, и он ей приглянулся. Это только кажется, что от его станицы до ее хутора Кочеты далеко. Молва бежит быстро. Потому наслушались они друг про друга. Что он – добрый да работящий, потому как полусирота. Что она – все детство и юность провела по мачехам: отец 17 жен приводил. В письмах молодые обо всем договорились. Потом Николай с соседским мужиком в качестве официального свата съездил в Кочеты. Как заведено у кубанцев, купил фату, белоснежное платье и еще все необходимое по мелочам. Отправился вечерком в Марусин хутор день свадьбы назначать.
Вот тут и пришлось Николаю, как Ивану-царевичу в сказке, пройти через испытания. Добрался он уже до Дядьковской. Едет шагом, чтобы, упаси Бог, кого не сбить. Вдруг открываются ворота, да как вылетит детвора, а среди них уже и почти взрослые парубки. Окружили, коня за повод хватают, поклажу пытаются вырвать. Ну что делать? Благо, среди них один оказался знакомым. И когда дядьковцы узнали, по какому поводу едет в Кочеты Николай, то поздравили и даже немного проводили гуртом по дороге.
Дело шло к концу октября. Вдруг полил дождь, который перешел в хлопья метели. Казалось, еще чуть-чуть и всадник и лошадь покроются ледяной коркой. Но стоило добраться до поля кукурузы, как ливень со снегом, так же внезапно, прекратился. Только чувствует Николай, конь его тревожится и даже захрапывает. А из гущи не-
убранных стеблей все нарастают шум, треск, грохот, и вроде бы даже земля начинает подрагивать. Словно чудовище в темноте движется. Вдруг на дорогу выскакивает табун…
Старик рассказывает так прочувственно, что и у меня сердце невольно замирает. Я сама будто вижу того красавца-жеребца, что ведет за собой одичалый табун.
Вдруг, встав на дыбы, схлестнулись в беспощадном поединке Дикарь и конь Николая. Полетело оторванное лошадиными зубами драгунское седло. Тут и вспомнил он, что за голенищем у него профессиональное орудие – острый нож шорника. Никогда не думал он, что сможет поднять руку на любимое животное. Но что делать? И чесанул парень изо всех сил коня по носу. До сих пор помнит он, теперь уже человек преклонных лет, как страшно порезал он красавца-коня. Постепенно табун стал отставать.
– Приехал я в Кочеты мокрый, ободранный и в крови. А все подарки – и платье, и фата – чистехонькие и белесенькие. Только ушко, то есть ручка кошелки, где они лежали, надорвана…
А когда председатель колхоза узнал о предстоящей свадьбе (было это под праздник 7 Ноября), объявил: «Премирую передовика Николая Калиту поездкой на машине!».
Так что молодые приехали в Новокорсунскую на новеньком газоне- полуторке. Точь-в-точь как герои любимого фильма Маруси «Кубанские казаки».
– Все было против, но все я преодолел. И вот уже мы отметили золотую и бриллиантовую свадьбы, замахиваемся на платиновую. Жизнь она такая – все можно претерпеть, лишь бы были юмор да надежда.
«Хиба казаки устают?»
Душа Николая Григорьевича сызмальства открыта красоте и преисполнена доброты и любви. А еще – веры в то, что, когда станет невмоготу, придет на помощь какая-то добрая неведомая сила. Однажды в этой роли выступил военный бензовоз.
Дело вкратце было так. От Новокорсунской до Тимашевки «вчистую» 25 километров. Транспорта не было, и приходилось преодолевать дорогу на своих двоих. Однажды Николая вызвали на медицинскую комиссию в райвоенкомат. Мать и соседки накануне привезли с базара бочки для засолки, позычив тележку у знакомой. Воспользовавшись случаем, они попросили Николая отвезти эту тачку обратно. Повестка была на утро, поэтому вышел парень из дому вечером. Еле-еле дотащил тележку по осенней налипающей на полозья грязи, чуть не опоздав в военкомат. Почти в полночь отпустили его военные медики. Идти спать на вокзал? Холодно. Понадеявшись на Сенчилиху (бывшую соседку, работавшую стрелочницей), пошатываясь от усталости, отправился, вновь пешком, в ночную темень. Железнодорожная будка оказалась закрытой. Только Николай решил присесть отдохнуть, как неподалеку блеснули чьи-то глаза!
– Волки! – заорал изо всей мочи Николай и вмиг очутился на вершине телеграфного столба.
Но разве волки умеют хохотать? Оказывается, это курили бредущие из госпиталя два его земляка. Один без ноги, списанный вчистую. Другой – после тяжелого ранения, отпущен домой на побывку. Осенней ночью можно и насмерть замерзнуть, поэтому дальше двинулись втроем. Один на костыле, другой с палочкой, а Николай, обняв их за плечи, – посередине. Не было их счастливее, когда внезапно дорогу осветили фары военного бензовоза. Раненых водитель посадил в кабину. Николай, обмотавшись бечевкой, пристроился на цистерне. Солнце поднималось над горизонтом, ветер бил в лицо, а парень почти пел от радости.
– Женщинам помогал, раненых солдат на себе тащил. Сам двое суток не спал. Откуда силы?
Старик только засмеялся и пошкандылял со своим костыльком в дом – надевать парадную казачью форму для фотографирования.
– Ох, а как он женщинам в войну да и потом помогал! – уже не сердито, а с гордостью вмешивается в разговор Мария Ивановна. – Чуть что, Николай, пойдем поможешь. И так без конца, до ночи. А утром ему на работу.
Во дворе вновь появляется сияющий Николай Григорьевич. Но через несколько шагов нам становится страшно: пройдет ли старик на костылях ту пару десятков метров до дороги, где фотокорреспондент Виктор Парамонов решил устроить фотосессию?
– Хиба казаки устают или чего не могут? – царственным жестом успокаивает нас хозяйка.
И действительно, через несколько минут они, оба нарядные, он с костылями, она – с клюкой, заняли свои места на табуретках. Я и не заметила, что это было, – жест, взгляд или звук, но вдруг они оба одновременно отбросили свои вспомогательные средства опоры и с чувством достоинства выпрямили согнутые спины.
– Снимайте!
Время растить смену
Известно, что в последние десятилетия настоящих мужиков воспитывают их деды. Родители слишком заняты работой и собственной жизнью. А может быть, это судьба распорядилась так: мудрость приходит к человеку как раз тогда, когда нарождаются в семье внуки.
Наступает пора передавать то, что сам ты когда-то получил от старших поколений. Поэтому можно ли рассказать о шорнике Парий, не поведав о казаке Калите? Тем более, что Николай-младший похож на Николая- старшего как отражение. Конечно, не внешне – внутренне. Поэтому и некоторые важнейшие события в их биографиях совпадают. Например, внуку тоже выпала любовь с первого взгляда. И, как уверяют молодые, продлится она тоже как минимум до бриллиантовой свадьбы.
Парий вернулся из армии аккурат к июню. Красивый и сияющий от значков и нашивок – служба складывалась отлично. У калитки столкнулся с соседкой.
Все детство, считай, рядом прошло. Но кто обращает в юности внимание на малышей? Уходя в армию, он даже не запомнил девчонку. И вдруг навстречу ему плывет Елена – выпускница в белом платье. Точь-в-точь невеста. Четыре года ждал Николай Елену, пока она училась в Краснодаре. Теперь она – педагог. Бог наградил ее терпением и мужеством. Ведь Николай – шорник только в свободное время. Основное место его службы – МЧС. Он боец пожарной охраны.
– Эту профессию мы представляем в основном по американским боевикам. Похожи ли они на действительность?
– Мне несчетное количество раз приходилось выезжать на пожары. Каждый из них – ЧП, каждый – риск. Кто знает, где может находиться в дыму газовый баллон, яма, открытый подвал или оборванный электропровод…
– Страшно?
– Всегда как в первый раз. Ведь уезжаешь в неизвестность.
Оказывается, огненный вихрь из западных фильмов – вовсе не выдумка, а действительно страшный и внезапный поток воздуха, который не угадаешь.
Довелось Николаю и жизнь человеческую спасти. Вынес он на руках почти задохнувшегося и потерявшегося в дыму старика. А спасенных кошек, собак и прочих домашних животных – не сосчитать! Но ведь тоже живые души.
Николаю по сердцу его служба, потому что пожарные, как и казаки, – святое братство.
– Поддерживает, – так лаконично ответил Парий на мой вопрос, как, мол, жена относится к столь опасной работе.
Действительно, без понимания и поддержки Лены как бы ему совместить два этих призвания – службу и шорничество? Оба требуют времени, но дают не много денег. Вернувшись из армии, уже имея ремесленные навыки, молодой мастер не скоро приступил к изготовлению первой художественно оформленной упряжи. Кожа дорогая – ему пришлось, наверное, несколько лет собирать заначку на ее покупку.
Парий не думал, не гадал, что однажды станет атаманом. Однако два года назад местное казачье общество решило избрать его своим предводителем.
– Получилось так, что, когда начал изготавливать сбрую, выезжать на выставки и фестивали декоративно-прикладного искусства и привозить оттуда награды, станичники словно заново, другими глазами на меня взглянули, – рассказывает Парий.
Он сначала сомневался в своих силах и ссылался на молодость. А потом узнал от стариков о своем предке-атамане и согласился.
– За это время Николай собрал вокруг себя ребят энергичных и неравнодушных к родной станице, детворе и казачьим традициям, – рассказывает глава Новокорсунского сельского поселения Николай Равчев.
Плечом к плечу работают атаман и глава. Когда нужно понимание земляков, вместе разговаривают – убеждают станичников. Так было, например, с газификацией Новокорсунской. Сколько людей подняли тогда на субботник – не сосчитать. Зато точно известно, что посадили ровно 100 деревьев во время другого субботника – по озеленению станицы. Охотно поднялись люди и на восстановление поваленных бурей лесополос. Вместе общественность и власть строили курень «Кочетовы сладости» в Атамани. Если вы были там, то наверняка запомнили улицы, колодец, которые и создавали атмосферу особого домашнего уюта и старины. Сейчас Равчев и Парий вместе оборудуют помещение казачьего штаба. Скоро по их инициативе будет обустроен пока заброшенный станичный парк с «казачьим городком», где малыши и в шутку и всерьез крепили бы мускулы и постигали азы традиционных казачьих навыков.
Полгода назад Николая Парий избрали еще и в станичный Совет. Как депутату доверили комиссию по культуре. Значит, теперь у него еще больше забот, еще меньше свободного времени. Но по-прежнему главным и дорогим его душе делом остается воспитание подрастающего поколения в духе казачьих традиций. Николай редко бывает в школе. Зато детвора часто забегает к нему в мастерскую. Дед терпит вторжение малышей в святая святых и даже кое-что рассказывает из азов древнего искусства.
Вокруг станицы есть несколько курганов – скифских могильников. Какие-то из них уже вскрыты археологами. Там раскопаны древние украшения и утварь. Некоторые из них, наиболее ценные, представлены в экспозиции Краснодарского историко-археологического музея-заповедника им. Е. Фелицына. Но есть еще и курганы, которые пока не тронуты и хранят древние тайны. Один из них, по прозванию Куличек, любимое место Николая. Отсюда видны как на ладони вся станица и раскинувшиеся от горизонта до горизонта степи. Не тронули Куличек, наверное, потому, что там уже в советское время появилось несколько могил. У каждой – своя легенда. Спит здесь и знаменитый дед Калиныч, отстоявший честь родной станицы. Когда-то станичные конники никак не могли выиграть состязание с соседями. Но тут вышел вперед уже не молодой Калиныч и показал такую «джигитовку», что всем стало ясно, кому принадлежит пальма первенства. Вдохновленные примером старика, молодые так рванули на своих конях, что далеко позади оставили соперников. Рядом с Калинычем покоится и отец Николая Григорьевича, значит, – прадед Николая.
Вот сюда, на вершину Куличка, и приходит Парий вместе с ребятами. Рассказывает им историю Кубани и байки местной стороны. Словом, учит любить Родину. Тридцать лет – это уже время, когда пора растить смену.