В октябре отмечают День Кубанского казачества. Казачье сословие имеет много славных страниц. Но меж тем, многим представителям пришлось пройти не только огонь, воду и медные трубы, но и пережить страшные моменты. О том, что привело к репрессиям и как люди жили в изгнании, «АиФ-Юг» рассказали эксперты в области истории казачества.
Как Полтавская стала Позорной
В первые десятилетия правления советской власти людей целыми станицами выселяли из благодатного края и направляли на чужбину. Долгое время их считали врагами народа. Более десятка станиц попали на так называемую «черную» доску. Их еще называли «позорными».
Сегодня станица Полтавская - районный центр Красноармейского района Краснодарского края. Основана она в 1794 году. Полтавское куренное селение - одно из первых сорока поселений черноморских казаков на Кубани. Название получило от одноимённого куреня Запорожской Сечи, названного в свою очередь по городу Полтаве.
В декабре 1932 года часть населения станицы Полтавской выселили на Урал. А их дома заняли семьи демобилизованных красноармейцев, выходцев из Центральной России и Белоруссии. Станица получила другое имя - Красноармейская.
«Полтавская была одной из зажиточнейших станиц, - рассказывает корреспондент районной газеты «Голос Правды», Почетный гражданин станицы Полтавской, краевед, автор публикаций о репрессиях в станице Полтавской Александр Косенко. - Когда пришла советская власть, казаки отказались ей подчиняться. Почти все население было выслано на Урал. А саму станицу прозвали Позорной. Уже потом, когда пришли красноармейцы, у нее появилось новое название. Тема расказачивания и выселения - одна из больных. И касается многих из нас. Мой дед-казак, уроженец станицы Старонижестеблиевской Василий Шестак, в начале 1930-х был осужден по известной политической 58 статье и провел четыре года на лесоповале в Архангельской области. К сожалению, уже не осталось свидетелей того времени. Но журналисты районки находят в архивах документы, проводят расследования. И знаете, мы получаем широкий отклик, уже от детей и внуков тех людей, которых когда-то лишили Родины. Иногда их страшно читать. Настолько ужасным и нереальным кажется сегодня происходившее тогда. Казалось бы, прошло почти сто лет, но люди помнят, возвращаются в родные места спустя десятилетия. И расстаются со станицей ещё раз. Теперь навсегда».
«Бабий бунт»
Одно из таких писем в Музей истории станицы Полтавской в начале 1990 годов написала Тамара Вакуленко 1930 года рождения.
«Наши бессудные высылки сотен, тысяч людей из станицы Полтавской начались в 1929 году. Тогда на Урал отправили в числе других и семью маминого брата Завгороднего Егора Михайловича. В основном выселяли за то, что не хотели вступать в колхозы, не сдали до последней крошки хлеб (по продразвёрстке, продналогу и т.д.) и за то, что женщинами был поднят мятеж против насилия. Моя мать вспоминала это так: «Утром женщины бегали и стучали в окна каждой хаты, чтобы бабы выходили с рогачами - будут выступать против приехавшего агитатора в колхозы. Дикая «битва» состоялась». Бабий бунт не остался безнаказанным. Решение руководства СССР было жёстким и однозначным: «выселить всех станичников поголовно». На той же неделе указ был исполнен - без суда и следствия, были высланы почти все жители Полтавской, кто участвовал в беспорядках. Это был конец ноября. Для нашей семьи самое страшное началось в середине декабря 1932 года.
У нашей матери Вакуленко Евдокии Михайловны было четверо малолетних детей - три дочери и сын, я самая младшая. Что могла взять в дорогу мать кроме детей? На станции нас всех посадили в телячьи вагоны и повезли на Урал. Ехали долго, в Свердловске распределили кого куда. Мы попали в болота Верхотурского района. Привезли в барак без окон, без дверей, везде сырость. Все семьи расположились кучками у стен. И началась «счастливая жизнь».
Нас перебрасывали из одного болота в другое. Потому как больше трех месяцев «врагам народа» жить в одном месте не разрешали. Местные жители презирали «спецов». В нас могли плевать, кидать камнями, не пускать в дом обогреться в сорокаградусный мороз. К животным так не относились. Мать, бывало, на лесоповале в холодной весенней воде гоняла плоты по пояс, а мы находились в каких-то общественных учреждениях. В 1934 году брату надо было идти в первый класс, а он ходил по деревням и просил милостыню. Шёл мимо школы с конской ногой на плечах, его учитель так и завел в класс, а брат просто хотел есть.
В 1933 году начался мор людей, умирали на ходу, как мухи, а у живых не хватило сил вытащить их из дома. Звали соседей, четыре-пять человек одного покойника выволакивали на завалинку, а то и так: приходили с работы, ложились на ту же кровать, где лежал покойный - страха не было.
В 1936 году нас вывезли на станцию «Пролетарская» Верхотурского района. Мама работала на лесопильном заводе, в одной комнате жили две семьи. Голод, холод, вши – наши постоянные спутники. Брат заболел трахомой – ему скосило глаза, потом – менингитом, его разбил паралич. О лечении не было и речи. Он стал инвалидом, к тому же у него начались припадки. Пропал человек. Жили в бараке, ютились в углу, как котята, а на противоположной стене крутили кино. Я жила в кроличьей клетке.
В 1936 году сестры Галя и Уля ушли в другую часть поселка, где жили местные, при переходе через железнодорожную станцию их закидали камнями мальчишки. Галя побежала обратно, а Уля – по полотну и попала под поезд. Думаете, кого-то наказали? Нет, только позлорадствовали – так и надо «спецам». Хотя в чем были виноваты дети! Галя после этого случая онемела на месяц. Ей было всего семь лет, а она нянчила чужих детей, зарабатывала на хлеб.
Отца в 1938 году посадили в тюрьму на десять лет, как пособника Ежова. Кто такой этот Ежов, он узнал только в заключении в Нижнем Тагиле. Там он строил металлургический завод, потом Беломоро-Балтийский канал. Войну застал под Воркутой. Умер в 1944 году в лазарете от голода.
Нас, детей врагов народа, преследовали за то, что сделали или не сделали наши отцы. Нам давали паспорта (по совершеннолетию) вначале на три месяца, а с 1950 года начали давать на шесть месяцев. Сколько всего пережили! И помнить всё страшно, и забыть нельзя. Я окончила в 1950 году педучилище, работала в селе, так как на точку с почтовым ящиком «врагам народа» было нельзя.
Летом 1953 года мама с сыном-инвалидом и с семьей старшей дочери выехала в Хадыженск – хоть не родное жилище, но рядом. А я осталась на Урале – оттуда мой муж. Приезжала в Хадыженск на время каникул. Станицу свою не могла забыть. В 1970 году решила съездить посмотреть, как там сейчас. Проехала поворот на Красноармейскую, походила по Славянску-на-Кубани, по рынку – но ничто не взволновало мою душу. А потом поняла – вытравлено в сердце все прошлое: и горе, и беды. И только покалеченные судьбы родных остались в прошлом и нашей памяти».
Передел земли
Чем обусловлены были все эти выселения - объясняет в одной из своих книг доктор исторических наук, профессор Валерий Касьянов:
«Кубань явилась наиболее благоприятным регионом для проживания после окончания Гражданской войны. Это обеспечило значительный приток населения - как в города, так и в сельскую местность. Сложная демографическая ситуация и политика продразверстки способствовали нарастанию противоречий в отношениях советской власти и казачества. Особенно противоречия обострились в связи с продразверсткой на урожай 1920 года в размере 65 млн пудов, что составляло седьмую часть всей продразверстки в стране.
Кроме того, новая власть совершенно не стремилась считаться с существовавшими на Кубани долгое время казачьим самоуправлением и привилегиями. Так, еще в пятом пункте «Декрета о земле» отмечалось, что «Земля рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуется». Однако в казачьих областях, где было много нуждающихся в земле, очень остро стала проблема судьбы казачьих паев и войсковых земель. Декрет о земле способствовал формированию не только союза казаков-середняков с беднейшими крестьянами и рабочими, но и обострению социальных противоречий внутри войскового сословия. Упразднение Кубанского Казачьего войска способствовало и проведению передела войсковых земель в пользу бедняков, как казачьего сословия, так и крестьянства.
В Земельном кодексе отмечалось, что частная собственность на землю отменена навсегда, а владение ею допускалось только на правах трудового договора. Зажиточное население, в первую очередь казачество, которое являлось собственниками земли, выступало против такой политики землеустройства.
В попытке обеспечить план хлебосдачи государству руководство Кубано-Черноморской области изобрело «самообложение» налогом всех земледельцев, а сверх того «индивидуальный» налог на наиболее зажиточных станичников. Подобные действия способствовали срыву плана хлебозаготовок в наиболее богатых станицах, что привело к общему невыполнению плана поставки зерна государству в 1927 году. Понятно дело, что на Кубань, как аграрный регион возлагались большие надежды. И тут под ударом оказались города и армия. Хлебозаготовительный кризис и жесткие действия органов власти привели к формированию новой казачьей оппозиции и срыву посевной кампании».
Кого коснулись репрессии
«С ноября 1932 по январь 1933 года решениями Северо-Кавказского крайкома ВКП (б) на «черные доски» было занесено 15 станиц, две - донских (Мешковская, Боковская), 13 кубанских: Новорождественская, Темиргоевская, Медведовская, Полтавская, Незамаевская, Уманская, Ладожская, Урупская, Стародеревянковская и Новодеревянковская, Старокорсунская, Старощербиновская и Платнировская, - рассказывает кандидат исторических наук Виталий Бондарь.
По некоторым данным, из станиц Полтавской, Медведовской и Урупской были выселены в Сибирь все жители – более 45 тысяч человек. Уманская, Урупская и Полтавская были лишены своих исторических названий и переименованы в Ленинградскую, Советскую и Красноармейскую (в августе 1994 года станице Полтавской возвращено её прежнее имя).
Надо сказать, что репрессии коснулись не только зажиточных семей, но и тех, где люди просто имели возможность пропитания. Моя бабушка рассказывала, что в семье была корова, благодаря которой можно было прокормить пятерых детей, но отобрали и ее».