Он кавалер ордена Отечественной войны, медалей «За оборонуКавказа» и «За боевые заслуги». Российская академия художеств накануне 65-летия Победы наградила отца Павла медалью им. Шувалова. Творческий Союз художников России вручил ему золотую медаль «За вклад в отечественную культуру»
Стандартная однокомнатная квартирка в Комсомольском микрорайоне Краснодара похожа на мастерскую художника, коим и является отец Павел Чалый. Художниками стали и оба его сына и внуки. Брат Павла, ныне покойный протоиерей Петр, был высокочтим не только за духовный подвиг. Митры, которые он делал, славились во всем православном мире. Лучшие из них ныне хранятся в коллекции патриарха.
– Откуда эта душевная тяга к красоте? – спрашиваю я, когда мы останавливаемся у одного из пейзажей, что еще пребывает на мольберте.
– По наследству. В селе Сеньково Харьковского района известна шутливая присказка «Чалый – значит рукавый, на все дела удалый», – отец Павел снимает очки, и они повисают на длинной цепочке. – К творчеству был склонен дед. Отец был неплохим столяром и вообще изобретательным мастеровым. У него имелась даже ветряная мельница собственной конструкции. Говорят, занимался художественными работами и расписывал храмы.
Судя по дошедшим рассказам, был их отец человеком непростым и склонным к порыву и мечтательности. В поисках лучшей доли Егор Палыч отправился в скитания по городам и весям, взяв с собой старшего сына Павла. Дома оставил жену на сносях и младшего сына Петра. Родила она третьего младенца в день апостола Павла – так и назвала сынишку. Наверное, не могла смириться с потерей первого Павлуши. Забегая вперед, надо сказать, что братья встретились уже будучи немолодыми людьми. И Павел-младший помогал старшему, а также отцу, отрывая средства от небогатого семейного бюджета.
А тогда, в те жестокие тридцатые годы, хозяин дома, который они снимали, выставил за дверь осиротевшую семью. Побрела молодая женщина с двумя детьми по измученным голодом дорогам Украины.
Школа жизни
Приют нашли в Донбассе. Поселок официально именовался Комсомольским, а в народе звался Нахаловкой. Чалые, как и другие переселенцы, выкопали яму-землянку.
Здесь обитало множество разных людей – тех, кому было необходимо раствориться в людской мешанине. Рядом с Чалыми жила семья «профессиональных» нищих. Они и взяли соседей под покровительство. Рано утром отправлялись побираться. Впереди – самый старший мальчик лет двенадцати-тринадцати. За ним, плечо в плечо, еще человек пять, мал мала меньше. Последний – едва стоящий от слабости на ногах Павлик. Прошло много лет. Чалый, будучи уже сорокалетним студентом худграфа КГУ, вдруг понял, что ему так напоминает знаменитое полотно Питера Брейгеля «Слепцы».
– Вот такая у меня была школа жизни, – не жалуется, а как-то обыденно рассказывает отец Павел. – Хатенка у соседей была такая же, как и у нас. Может быть, чуть лучше. Но однажды утром выходим, а ее двери и окна забиты крест-накрест досками. Значит, вывезли семью. Кого там искали? Какие враги или богатеи могли быть в Нахаловке?! Но зоркое государево око не выпускало из поля зрения и эти трущобы.
– А мечта у меня знаете, какая была? – глаза у старика становятся вдруг по-детски яркими. – О кусочке белого хлеба. Вот стою я, бывало, у ступенек магазина. Продавщица обрезает булки по весу и мне эти обрезки иногда дает. Но только черный и серый хлеб. Очень интересно было, какой же вкус у белых булок? А однажды, когда я бродил по Нахаловке, наткнулся на дом, где умер мальчик – мой ровесник. Плачущая мать дала мне белую рубашечку, накормила арбузом и булкой. Я и поныне чувствую ее вкус.
Колокольный стон
– Когда вы впервые встретились с искусством?
– Когда меня мама в храм привела. Свечи горят, хор поет, в полутьме иконы мерцают. Я повторяю за батюшкой и мамой слова молитвы. Так было в каждый православный праздник. Любая служба – мы в храме. Но однажды приходим на Пасху, а люди стоят вокруг церкви в скорбном молчании.
Со звонницы снимают колокола, бросают на землю, и словно стон раздается по округе…
– Но вы же не ожесточились? – прерываю я молчание.
– Вера была глубокая. Она и держала нас на войне.
– А на войну в двенадцать лет как попали?
– Деться было некуда, – только и ответил старик.
Оказывается, его брат ушел на фронт еще летом 1941 года. Мама потерялась на Украине в сумятице эвакуации и отступления. Павлу грозила участь беспризорника. Так бы и случилось, если бы Петр, получив письмо от брата, не добился согласия командования вызвать его к себе в часть, в Туапсе. Там формировались десантные группы, направляемые за линию фронта.
– Я, конечно, спал и во сне видел себя уходящим в бой на юрком «десантнике». Но я не мог подвести брата. Ведь разрешили взять меня на военную базу в качестве «сынка» части только под его ответственность. Вдруг командир сообщает: в Тбилиси открывается одно из первых в стране Нахимовских училищ. «Поедешь?» – «С удовольствием!». А у самого мысль: вот она, возможность бежать на фронт!
Но и полковник не был простодушным человеком: приставил к мальчишке сопровождающего – сорокалетнего старшину Тараненко, с наказом глаз с мальчика не спускать.
К тому времени, как старшина с пацаненком приехали, набор уже закончился. В Ленинграде же такое училище только начинали формировать. Отправились в северную столицу. На этот раз с ними был и Григорий, ровесник Павла. Он уже успел хлебнуть военного лиха – в качестве юнги сражался на Малой земле.
Не успели отъехать от Туапсе, как Павел стал подбивать попутчика отправиться на фронт. Тот согласился, однако старшина Тараненко бдительности не терял.
…Как сбежали от старшины – отдельная история. Решили бежать в Одессу, которую вот-вот должны были освободить. Добрались до Ростова-на-Дону, там вдруг увидели на путях состав «Ростов–Сочи». У Григория сердце не выдержало тоски по однополчанам и отцу, тоже служившему на Туапсинской морской базе. Так навсегда разошлись пути двух пацанов. И кто знает, дошел ли юный малоземелец до Победы и как сложилась его судьба?
Легенды беглеца
Павел же решил добираться до Знаменки, откуда до Одессы рукой подать. На одной из станций он продал свою шинель.
– Зачем? – искренне недоумеваю я.
– Ведь вы так гордились настоящим флотским обмундированием?
– Кто-то из попутчиков сказал, что в Одессе стоит теплынь. Но главное – не выдержал соблазна. Я не голодал. Наоборот, был напоен-накормлен, поскольку путешествовал с солдатским аттестатом, дающим право на довольствие.
Но как преодолеть страсть к мороженому и прочим невиданным лакомствам, что в изобилии продавали на пристанционных толкучках? Вот и отдал обмундирование, как выяснилось, за копейки. Никто не подсказал, в какое опасно двусмысленное положение попадет мальчишка в прифронтовой полосе, оказавшись в штатской форме. Равную опасность представляли для него и милицейский наряд, и комендантский патруль. Но именно на последний и натолкнулся Павел. Офицер с красной повязкой дежурного строго рассматривал документы:
– Ты куда направляешься?
– В свою часть, – не терял уверенности мальчишка.
– Какую часть? Почему не в Ленинградское нахимовское училище, согласно предписанию? – Голос начальника патруля приобретал все более строгий тон.
– А меня не приняли. Опоздал я в училище. Поэтому и разыскиваю однополчан. Наши катера ведь прошли по Дунаю, – смело импровизировал паренек.
Но патруль, не выдержав, ударился в хохот:
– Ты чего нам мозги сушишь?
В твоих бумагах ясно написано: «Туапсинская морская база». Где там Дунай протекает?
В общем, задержали матросика и отправили в хозвзвод на грузовую железнодорожную станцию строить какую-то трубу.
Но замотанный своими хлопотами командир взвода не сообразил, что через станцию и проходил самый короткий путь к линии фронта. Оставив свою трубу, как был в летней тельняшке, кинулся Павел к первому попавшемуся эшелону, груженному лесом. Спрятаться на платформе было минутным делом.
Так продолжилась дорога Павла Чалого. Он и на минное поле попадал, и реки переплывал, и на патрули натыкался. Но странно: чем ближе подходил он к фронту, тем меньше сопротивления встречала его легенда о катерах, пришедших из Туапсе. Бойцы не столько ей верили, сколько понимали мальчишеское желание принять участие в бою.
В Бессарабии Павла взяли в пехотный полк. Но там нужно было ухаживать за лошадьми, с которыми мальчик никогда не имел дела. Поэтому, добравшись до Румынии, он вновь сбежал от своих попутчиков.
И вдруг на перроне Павел увидел юного офицера. Младший лейтенант, танкист, сам почти мальчишка. Закинув голову, тот жадно пил воду из бутылки.
– Тебя мне сам Бог послал! – радостно воскликнул офицер, не дослушав до конца байку Павла.
Оказалось, командир танка Гущин под Кишиневом потерял своего радиста. Так Павел стал членом «экипажа машины боевой» наряду с командиром Гущиным, заряжающим Виктором Ивановым и механиком-водителем Моляровым.
Письмо из-за линии фронта
– А первый свой бой помните?
– Да. Было это в Югославии. Наши танки шли маршевой колонной. Вдруг по ним стали прицельно палить вражеские орудия. Вспыхнула одна машина, потом у другой заглох мотор. Она перегородила дорогу всей колонне.
– «Быстро давайте искать фашиста – корректировщика огня», – сразу же сообразили фронтовики со стажем. А я бегаю за ними, суечусь и ничего не понимаю, – рассказывает отец Павел, и голос его неожиданно приобретает совсем иную окраску. Видимо, с такой интонацией когда-то рассказывал этот эпизод своим товарищам пацан в солдатской гимнастерке и танкистском шлеме. – И вдруг кто-то кричит «Нашли!». Смотрю, ведут молодого белобрысого парня. Наверное, австрийца.
На вид ему было не больше двадцати лет. Вывели его под автоматом партизаны-югославы на середину круга, образованного танкистами, и у всех на глазах без лишних слов расстреляли. Я тоже смотрел не отрываясь. Это был мой первый бой, и первая увиденная мною смерть. Поразило, что все его тело изрешетило, но пули уходили, словно в подушку. Ни капли крови не проступило. Потом кто-то из партизан вытащил из кармана убитого письмо. Один из наших, одессит, знавший несколько иностранных языков, стал читать.
Это было послание от отца убитого. Тот писал, что переживает за судьбу сына. Пусть возвращается, хоть калекой, но лишь бы живым. Заходил к ним домой его товарищ. Он недавно выписался из госпиталя, правда, без ноги. Они с матерью просят у Бога для сына хотя бы такой же судьбы…
Над поляной повисла гробовая тишина. Всем стало жалко только что расстрелянного юнца. Но куда больше танкисты жалели его родителей и сочувствовали их горю.
– Сынок, ты откуда тут взялся? – удивился, впервые увидев Павла, командир полка. Выслушав мальчишку, он вызвал к себе командира разведроты капитана Дементьева.
– Возьмите пацана. Пусть он будет у вас. Только берегите его как собственного сына! – и голосом подчеркнул: – Не просьба – приказ. Смотрите за ним и не посылайте абы куда!
Но как ни приглядывали разведчики, случалось, лез «сын полка» туда, куда не следовало. Телефонная связь была ненадежной и зачастую отказывала. Тогда посылали на передовую и просили передать указание: отходить немедленно или идти на штурм. Вот и приходилось ночью ползти по траншеям, доставляя приказ.
Смотришь на невысокого отца Павла и невольно представляешь, как щупл и невелик он был тогда, росший в голоде и холоде.
– Пока выйдешь на своих, семь потов спустишь, – продолжает старик. – Ведь несешь на себе приказ, который решит исход боя. А вокруг вражеские окопы.
Но Павел выполнял обязанности не только связного, но и санитара.
Однажды он принес приказ командующему 113-й дивизией. В нем говорилось, что необходимо совершить разведку боем и взять «языка». На задание пошли два танка.
С ними увязался и Павел. Но обе машины подорвались при переходе линии фронта.
– Берем двух ребят, Мишу Хилько и Сашу Орлова, и быстренько везем в ближайший поселок, где был медсанбат, – вспоминает отец Павел. – Врачи прооперировали самого тяжелого – Мишу Цыганка, прозванного так за страсть к лихим пляскам. Смотрим, а у него вместо ступней подложены шины...
Бой после победы
В начале мая танковый полк пересек границу Австрии. Казалось, в весеннем воздухе витало приближение Победы. Дорога пролегала через Альпы. Шли советские солдаты суворовским путем. Видели уложенные и вычищенные захоронения российских солдат тех времен – это тоже было приметой культуры чужого народа. Кое-где встречались плакаты «Гитлер капут!». Словом, атмосфера почти мирная.
Тут пришел приказ вызвать «наверх» весь высший и средний офицерский состав части. К полуночи все вернулись. Еще издали о их приближении оповестил крик «Ура!
Война закончилась!».
– А у каждой машины на борту хоть что-нибудь да было припасено на этот случай, – открывает «военную тайну» тогда радист, а ныне священник Чалый. – У кого бочонок вина, у кого – кадушка пива. И тут начались песни и пляски…
А через несколько часов пришел приказ двигаться на город Гран. Разведка доложила, что он захвачен эсэсовскими частями, которые хотят сдать его союзным войскам. В Гране было сосредоточено огромное количество воинских архивных документов, ценных произведений искусства.
– Наша задача – опередить союзников, – услышал Павел, как говорили между собой офицеры.
Полк шел «на всех парах». А за ним, след в след, двигалась эсэсовская спецчасть, сформированная из высококлассных разведчиков. Вдруг прямо под носом у советских танков взлетала в воздух подорванная скала. Или внезапно на чистом месте начинался интенсивный огневой обстрел. Эсэсовцы всячески сдерживали советские войска. А где-то неподалеку без помех двигались к этой же цели американцы.
– Но вот, наконец, выходим с большим трудом на поляну, оставив за собой горы. Идем на форсаже. Грохот моторов – оглушающий. И вдруг кажется, что через него прорывается детский крик. Сначала мы сами себе не поверили: как же надо было кричать! Ужас! – отец Павел всхлипывает в свою седую бороду. Впервые за весь свой горький рассказ его буквально душат сухие рыдания. – Оказывается, на поляне находился концлагерь.
Его бараки были плотно забиты детьми. Девочки-подростки лет пятнадцати-шестнадцати работали на подземном заводе. При подходе наших танков бараки должны были сжечь, да вот не успели. Слишком мы гнали свои Т-34. – Голос отца Павла сипнет, и он продолжает рассказ почти шепотом: – И эти дети бегут к нам навстречу, пытаясь поцеловать пыльные сапоги сидящих на броне пехотинцев, их лица и руки.
Заключенные не понимали, что они почти ровесники своим освободителям. Тем более юному Павлу. Он не мог и предположить, что впереди его ожидает встреча с девушкой, которая станет ему женой, и чья судьба окажется похожей на судьбы этих девчонок.
В тот момент подъехал «опель-кабриолет». В нем человек пять – шесть благообразных мужчин в штатском.
– Мы представители местной власти, – поклонился полковнику один из них. – Немецкие войска покинули город еще вчера вечером. Мы сдаем Гран на милость победителей без боя.
На следующее утро в город вошли американские подразделения, поразив своим видом советских бойцов: были одеты, как туристы, в шорты!
Но вскоре и те, и эти начали брататься, отдавая должное припасам, накопленным для празднования победы.
– Значит, русская душа не ожесточилась за годы войны и страданий?
– Нет, Бог спас. И потом церкви открыли. Я был свидетелем, как некоторые старики, а бывало, и молодые говорили: «Сынок, мне сейчас в бой идти, дай мне помолиться. Даст Бог – вернусь живым». Или другой случай. После одной, особенно тяжелой, передряги мы вошли в сгоревший дотла поселок в Альпах. Пехота и артиллерия двинулись в направлении Берлина, а мы, танкисты, остановились, чтобы прикрыть фланг 57-й армии.
Вдруг командир меня тихонько подзывает и говорит: «Сынок, попроси повара, пусть яйца поставит варить! Сегодня же Пасха!».
Правда, на всю разведроту нашлось тогда всего пять яичек, которые буквально чудом сохранились в развалинах фермы. Но это был светлый праздник. Я понял, что люди дали себе право свободно дышать. Так велика была жажда открыть свою душу, до того будто скованную...
Вернувшись на Родину, Павел прежде всего пошел в церковь.
Помог Жуков
В первый раз рядовой Павел Чалый демобилизовался, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. Прошло немного времени, и его вызвали в военкомат. Тогда еще не изобрели «колодки», и он нацепил на грудь весь свой «иконостас». Тридцать километров шагал по степи и гадал: зачем вызвали?
– Может, ляпнул что-либо лишнее? Ведь раскованность сорок пятого года приучила к большей внутренней свободе. Да и европейские страны, через которые шли советские войска, позволили увидеть другую жизнь. Менее замкнутую, более культурную, – размышлял солдат, вспоминая свои беседы с земляками.
– Да ты сынок еще? – удивился встретивший его в военкомате офицер и добавил вполголоса: – Ты помолчи о том, что видел. А то тебе такую биографию сделают, что забудешь, как тебя зовут…
– Видимо, все-таки взяли органы на заметку, – понял Павел.
Но вскоре выяснилось, что, почти четыре года проносив военную форму, дважды сын полка формально еще не приступил к исполнению своего воинского долга. Ему предстояла срочная служба. Правда, встретившийся в штабе знакомый по фронтовым будням генерал взял его к себе радистом. Служил Чалый в Сталинграде. Демобилизовался в 1952 году в звании сержанта. Город был разбит подчистую, принимал на работу только тракторостроительный завод. Работавшие там пленные немцы были отправлены в Германию, и предприятие практически остановилось. Демобилизованный солдат выбрал сталеплавильный цех, не прислушавшись к словам пожилой женщины, успевшей шепнуть с опаской:
– Сынок, ты куда? Там настоящий ад!
Цех, действительно, напоминал преисподнюю. В глаза пыхало огнем. А маятниковый штандарт, к которому поставили новичка, грозил уже на второй операции оставить рабочего без рук. Уж слишком не человечески тяжелые усилия приходилось прилагать при работе на нем. Словом, условия «сталеплавилки» отнюдь не были рассчитаны на будущего живописца. А именно об этой профессии мечтал Павел, уже испробовавший ее на зуб, помогая штабному художнику. А тут как раз выяснилось, что в одном из цехов «горит» вакансия оформителя.
В отделе кадров Павлу отказали в переводе категорически. Начальник цеха товарищ Лукин пригрозил такую характеристику написать, что бывшего солдата не то что в художники – в подпаски не возьмут. Обращался со своей просьбой Павел и в партком, и в горком КПСС. Был даже у уполномоченного ЦК при предприятии. Все кивали, все обещали, но в результате его даже выселили из заводского общежития.
Впрочем, Павел на начальников зла не держал. Понимал, что им поручено обеспечить тракторстрой рабочей силой и они выполняют приказ. Но и бывший солдат был уверен в своем праве на призвание. Прощаясь, генерал велел показать сержанту приказ маршала Жукова: «Демобилизованному воину дается право трижды изменить выбранную специальность». Спустя почти шесть десятилетий отец Павел почти дословно цитирует этот приказ, в котором маршал Победы позаботился о мирной судьбе своих солдат.
Начальство об этом указании знало, но выполнять его не собиралось.
«Значит, нужна помощь самого Жукова», – решил Павел. Но как отправить послание? Обычным путем –
бесполезно. Вот тут и пригодился опыт разведчика. На вокзале бравый сержант дождался московского состава
и ласково улыбнулся молоденьким проводницам почтового вагона:
– Девочки, есть гарантия, что письмо дойдет до адресата?
– Кидай конверт в ящик, – кивнули понятливые «почтовички». – Теперь оно уже только наше, без постороннего догляда.
Спустя неделю в военкомат пришла депеша: «Разобраться с положением дел сержанта Чалого и доложить мне лично». И подпись – «Жуков».
– Тут уж без всяких разговоров приняли меня на должность художника, – усмехается старик. – А потом вызывали в райком КПСС. Но я же беспартийный и потому решил туда не ходить. Так Жуков спас мою жизнь и биографию.
Дружеский втык от янки
Мирная жизнь шла у Павла не гладко. Хотя вызывали его в партком – предлагали и даже уговаривали стать комсомольским вожаком. Но по некоторым вопросам, заданным как бы невзначай, Чалый понял, что минувший конфликт не забыт. Поэтому, вспомнив фронтовую науку, он принял решение лечь на дно. Отказался от всякой общественной карьеры, сославшись на малограмотность и необходимость учиться.
Бывший солдат, действительно, изо всех сил наверстывал упущенное. Пришел в вечернюю школу, едва умея читать и писать. Учебный год закончил, получив на руки вполне приличное свидетельство об окончании семилетки. В своем цехе тоже работал честно и с полной отдачей. Уж очень ему хотелось рисовать. Казалось, ничто не может вытеснить из души эту потребность. А первой творческой наградой, которую он получил за творчество, стала грамота ЦК ВЛКСМ за успехи в пропаганде дела Ленина и Сталина.
Дело было так.
«Впервые к нам приезжают американцы!» – прогремело известие по заводу. Стали думать, как встретить делегацию из-за океана. В ее составе оказались два фермера. Решено было подарить им по трактору. Павла, как художника, попросили обозначить некоторые узлы и крупно написать: «ДТ-75». В общем, украсили машины как могли, и даже упаковали в специальные домики-коробки.
Начался митинг. От ЦК профсоюза его вела некая Уланова – женщина молодая, красивая и говорливая. С азартом и темпераментом она рассказывала о братстве рабочих разных стран.
– Понимая ваши нужды, мы, трудящиеся Сталинграда, дарим вам трактора, – завершила с пафосом Уланова свою речь.
Тут вперед выходит один из фермеров, который, оказывается, прекрасно говорил по-русски, и заявляет:
– Мы благодарны вам за щедрую руку, протянутую через океан.
Но, извините, принять ваш дар мы не можем. – В огромном цехе нависает мертвая тишина. А гость объясняет, что кабина «ДТ-75» не застеклена.
– Значит, я, по соглашению с профсоюзами, не имею права посадить туда рабочего. Если же я ослушаюсь, а рабочий заболеет, то я вынужден буду платить ему больше, чем стоит ваш подарок. Кроме того, наши трактора весят не более полутора тонн, а ваш – 2 тонны 700. Он испортит мою плодородную почву, – говорит американец.
Эти слова прозвучали как пощечина. И даже Павел Чалый почувствовал себя оскорбленным. Но скандал не прошел бесследно. Вскоре в окнах тракторной кабины сначала опытного образца, а потом и всей партии появились стекла. Чтобы снизить вес машины, заузили «траки».
– Так дружеская американская критика способствовала технологическому прогрессу советского машиностроения, – не без иронии завершает свой рассказ Павел Егорович и добавляет: – Пока проектировщики и технологи разрабатывали усовершенствования, на заводе завертелась идеологическая карусель. Из Москвы приехал сам Лебедев-Кумач, чтобы написать стихи «мобилизующего» содержания. Я же срочно дорисовывал к ним иллюстрации, демонстрирующие процесс остекления.
От первой улыбки до штампа в паспорте
Во время срочной службы сержанта Чалого часто направляли в Сталинградский дом офицеров для выполнения различного рода оформительских работ. Вскоре он обратил внимание на стройную блондинку. Девушка держалась скромно, старалась не бросаться в глаза. Звали ее Эллой. Но вскоре опыт фронтового разведчика подсказал ему, что девушка специально задерживается в Доме офицеров, если и его работа заставляет уйти попозже. Павел ненавязчиво навел справки. Элла оказалась почти его коллегой. Сначала шила костюмы для девушек из хореографического ансамбля, потом выросла в модельеры. Павел, конечно, ничего не понимал в дамских нарядах, но чутье художника помогло увидеть в изделиях девушки вкус и изящество.
Вскоре Элла поступила в хор, как она позже призналась – «ради нашей дружбы». Хотя голос у нее был слабоват.
Элла происходила родом из поволжских немцев, которые жили в Сталинграде. Там их и застала знаменитая битва. Гитлеровцы схватили их прямо на Мамаевом кургане и отправили на принудительные работы в Германию. Там им пришлось нелегко, хоть и были они свои по крови, что предполагало некоторые послабления. Отца использовали в работах на местной почте.
Девочка попала в прислуги в семью мелкопоместного дворянина. Вскоре хозяева обратили внимание на смышленого ребенка. Фрау, у которой не было своих детей, взялась обучать ее по вечерам грамоте. Что, впрочем, не избавляло Эллу от тяжелой работы по дому. В конце войны не стало хватать рабочих рук и появилась острая потребность в переливании крови для раненых немецких солдат. Девочку, хотя она и была немкой, попытались забрать в концлагерь. Спасла ее только случайность. Хозяйская семья решила бежать на запад, где у них были родственники, удочерив Эллу.
– Тебя сошлют в Сибирь, в такой же концлагерь, но только большевистский, – пугали они девочку, обещая ей золотые горы, если она останется с ними.
Но Элла рвалась на Родину. А там ее ожидало пепелище. Но она предпочитала умалчивать о пережитом. А Павел старался смешить ее, заливаясь соловьем. Лишь после свадьбы пришло время больших откровений. Сама родом из православной семьи, выйдя замуж за Павла Чалого, Элла последовала за ним тем тернистым путем, что он избрал.
Не отрекаются, веруя и любя
После демобилизации старший брат Павла Петр Чалый выбрал стезю священника и был приглашен служить в Краснодар – в Георгиевском храме.
– Я знаю все церковные песнопения, и голос в то время у меня был хороший. Я часто приезжал в гости и принимал участие во всех церковных службах, – вспоминает отец Павел. – Владыка и предложил мне принять сан дьякона. Я согласился. Раздумья же подступили на пути к Сталинграду, где ждали меня Элла и годовалый сын. Как она встретит это известие? Шел 1953 год…
Но молодая женщина встретила сообщение как должное. Не проронив ни слезы, отправилась собирать чемоданы.
– У нас была любовь. И это понятие – прежде всего и выше всего, – объясняет мне восьмидесятилетний старик.
В городе на Волге у них была к тому времени квартира, хотя и небольшая, но в самом центре.
И в Лабинске, и в Курганинске, куда направляла дьякона Чалого краснодарская епархия, их ожидали развалюхи. Зарплата была копеечной. Когда же в Лабинске Элла зашла в ателье с предложением своих услуг, его работники буквально оторопели. Какая птица залетела в их глушь! Юная женщина пользовалась заслуженной славой лучшего мастера-модельера Сталинграда, тогда почти столичного города. Но вскоре храм в честь Успенья Божьей Матери, от которого сохранился только иконостас, был и вовсе заперт. Семья переехала сначала в Крымск, затем – Славянск-на-Кубани. Нельзя сказать, что это было легкое время для Чалых. У них родился еще один сын. Быть же родственниками священнослужителя значило нести на плечах тяжелую ношу.
– Поповичи! – кричала сельская детвора вслед малолетним братьям, стараясь их всячески обидеть.
– Позор! – возмущался секретарь крымского райкома КПСС.
Позор заключался в том, что портрет Эли, как передовика службы быта, висел в людном месте, и в том, что райкомовцы просмотрели ее «криминальное» родство. Зато на рынке сельские старики, сами отнюдь не богатеи, старались незаметно сунуть в сумку попадье все самое вкусное и дефицитное.
Но в 1963 году православные храмы вновь стали закрывать по всей стране, превращая их в дровяные склады и засолочные базы. Пришлось уйти «за штат» и отцу Павлу. Он остался буквально на пустом месте с двумя мальчишками на руках. Полгода мыкался без работы. Вновь его гоняли по кругу.
– Художник считался номенклатурой партийных органов. А те ставили условие: мол, расскажи «правду» о вере, – отец Павел сжимает в ладонях чашку с остывшим чаем. – Значит, признайся, что ушел из храма якобы по идейным соображениям. Я пытался втолковать: «Не могу я, милые мои, отрекаться от Бога и лить грязь на прихожан, что жертвовали мне и храму последнюю копейку. Я ведь на фронте кровь за правду и честь Родины проливал…»
И вновь Чалого спас маршал Жуков. Семья переехала в Краснодар. Там в автохозяйстве тоже требовался художник. Вновь ему отказали. Тогда Павел Егорович сам отправился к уполномоченному по делам религии.
– Я пришел к вам как участник войны, – говорю я товарищу. Вновь цитирую приказ маршала Победы и добавляю: – У меня требуют диплом, которого у меня пока нет, но который я обязательно получу. А еще у меня двое детей. Их нечем кормить.
Потом был звонок уполномоченного по делам религии генералу КГБ. Павел Егорович слышал, как командный голос давал поручение какому-то офицеру. Как затем этот офицер «разносил» директора автохозяйства.
На следующий день Чалого не только оформили художником, но и выписали ему премию.
В праздничные дни приходилось ему надевать все свои боевые награды, чтобы пройти на торжественную службу в Екатерининский собор. Иначе милиция и дружинники не пропускали молодо выглядевшего отца дьякона.
В краснодарское художественное училище его не приняли: не место священнослужителям среди советских студентов.
– Но я тогда пошел в вечернюю школу, где в ускоренном темпе получил «аттестат зрелости» за одиннадцатилетку. Иду поступать в Кубанский государственный университет. Все спецпредметы сдаю на «хорошо» и «отлично». А следующий экзамен – математика. Билет – темный лес. Что делать бывшему разведчику? Идти ва-банк! Подхожу к самому молодому преподавателю и рассказываю ему свою историю. Педагог смотрит в экзаменационный лист. Подсчитывает что-то в уме (наверное, проходной балл) и говорит: «Вам и «тройка» подойдет. Согласны?» – «Давай!» –
отвечаю я.
Так почти в сорок лет Павел Чалый стал студентом худграфа. В шестьдесят, выйдя на пенсию, он почувствовал себя свободным человеком и принял сан священника.
Вот уже больше двадцати лет он сельский батюшка. Восстанавливает то, что было утрачено и уничтожено за минувшие годы. Пять раз он приходил на пустое место в центрах кубанских станиц, а через несколько лет его усилиями там возвышались уже не баня, магазинчик или ветхая хатенка, а новый храм. На персональной выставке художника Павла Чалого в Краснодарском выставочном зале присутствовали не только его коллеги-живописцы, ценители изобразительного искусства, но и его прихожане из Переясловской, Степной, Нововеличковской и Батуринской станиц. Несколько автобусов прибыло из поселка Найдорф.
Длань Господня над Найдорфом
Новенький, синий как небо, храм в честь Николая Чудотворца возвышается в центре поселка. Он построен, как это издавна повелось на Руси, усилиями жителей Найдорфа и на их средства.
Рядом с церковью – мраморная стела. На ней 52 фамилии тех, кто жил и работал здесь, кто сражался на фронтах Великой Отечественной войны. Это тоже российская традиция – увековечивать имена защитников Родины у стен храма.
– Моя задумка, – объясняет директор плодового хозяйства «Виктория» Владимир Орда. – А помог осущес-
твить ее отец Павел. Год назад выяснилось, что в поселке нет ни одного живого участника Великой Отечественной. Я ничего не знал даже о боевом пути своего деда-казака.
Начали собирать сведения, а центром и вдохновителем этой работы стал наш храм. Выяснилось, что десять наших солдат и офицеров принимали участие в штурме Берлина.
В День Победы на церковном дворе был торжественный митинг. Лучи лазеров, кажется, на самих небесах отпечатали тогда фотографии этих пятидесяти двух защитников Родины. А службу вел священник, на груди которого сияли боевые награды.
Смотрите также:
- Страна отношений (записки неугомонного) Глава 2. Посмотри мне в глаза →
- Шесть месяцев беды. Очевидец вспоминает дни оккупации Краснодара →
- Страна отношений (записки неугомонного) →