Евдокия Никифоровна Протченко (в девичестве Логачева) застала фашистскую оккупацию в кубанской станице Лабинской (сейчас – город Лабинск). В 2019 году женщина ушла из жизни, но ее сын, Леонид Протченко, записал воспоминания мамы о Великой Отечественной и прислал их в редакцию «АиФ-Юг».
Немецкий шоколад
Немцы пришли летом в августе. Жара стояла страшная. А мы, подростки, любопытные, нам же надо посмотреть, что за немец, какой он, как выглядит. Пошли мы с соседскими мальчишками, все 1928,1929,1930 годов рождения, на речку. Спрятались за кустами на Малой Лабе, а немцы уже были там. Сидят на берегу, у них накрыто, еда, бутылки стоят. Потом они разделись до трусов - и в воду. А достархан весь остался. Был у нас Васька, хитрый, мы его Лисом звали. «Пошли!» - говорит. – Посмотрим, что там у них». Прошка испугался: «Не, не пойду, расстреляют!» Тогда я с Васькой вызвалась. Подошли, стали неподалеку, один немец уже вылез из воды. Нас увидел и говорит: «Ком, ком!», иди сюда то есть.
Не решились мы подойти, а когда остальные немцы из воды вылезли, первый им рассказал про нас, они быстро оделись, оружие взяли и в сторону наших кустов направились. Там дальше химзавод, за ним мосток – мы туда. За мосток немцы не пошли – партизан боялись. Мы кругом вернулись к достархану, а там шоколад, вода сладкая, печенье, консервы мясные. А мы, голодные, впервые шоколад увидели. Ели и не думали, что отравленными могут быть продукты. Собрали все, Васька даже бумагу, на которой продукты лежали, предложил забрать. И пошли домой, но немцы уже вернулись и за нами последовали. Мы бежать, спрятались в переулке. Оторвались! Дома мама: «Вы чего там ходите, немцы же кругом!», а у нас у каждого за пазухой консервы, шоколад, куски недоеденные».
«Матка, кур яйца»
Однажды к нам во двор зашел эсэсовец – высокий, в черной форме. С ним двое хохлов в теплых стеганых куртках – чистые бандеровцы. В сарае у нас корова стояла, мы боялись ее выводить, потому что бандеровцы грабили людей. Зина, старшая сестра моя, стала у двери, руки за спину заложила: «Не отдам корову!» Эти по-хохляцки ей: «Отойди, отойди!» А немец смотрит молча. Потом сестру начали за руку хватать, она брыкнулась. «А, коммунист!» - заругались те двое. Но немец им сказал: «Най!», на нас показывает, мол, дети чем жить будут. Так и ушли они без коровы.
Был и другой случай, тоже эсэсовец в черном пришел, уже с немецкими солдатами. Только во двор: «Матка, кур яйца, кур яйца!» Мама отвечает, нет мол яиц, не несут. «Яйца нету, кур возьмем!» - сказал и стал бегать по двору, ловить птиц и головы им отрывать. Тушки под ноги матери бросал: «На, жарь!» А мы стояли и плакали.
На краю нашего огорода стояла хата тети Фитины, у нее была дочь, Ксения. Однажды утром она приходит: «Корову мою немцы убили, сидят жарят, а меня с хаты выгнали!»
Ночью у нас самолеты летали, бомбили – потом читала, что это женский полк летчиц был. Они у нас и летали. В саду мы вырыли окоп, накрыли бурьяном, как ночь – так в него уходили с хаты. И каждую ночь самолеты летали, обязательно где-нибудь бомба разорвется. Так вот и было.
Коровьи слезы
Немцы ходили по хатам. К нам один пришел, поесть просил. Мать налила ему борща, он сел за стол и начал рассказывать. Фотографии вытащил и говорит: «Матка, смотри, вот моя семья, жена, дети. А война, матка…Сталин – капут. Гитлер – капут, а мы не виноваты!» Сидел за столом смотрел на фотографию и плакал. Такой к нам мирный немец забрел. Мама накормила его – молоко было, сало трофейное.
Трофейное, потому что перед приходом немцев гнали стадо коров и свиней. Со стороны Курганинска наши командиры на машинах ехали – в кепках с красными околышами. Солдаты те в пилотках были, они позже пешком шли - в пыли, в грязи. К хатам подходили, гимнастерки снимали и просили гражданскую одежду, иначе постреляют немцы. Все люди давали одежду, какая была у них. Кто-то оставлял солдат у себя, но постепенно они растворялись куда-то.
Пять девочек с нашей улицы угнали немцы.
А стада эти остались на поле. Август, жара, воды нет, коровы, бугаи кричат. Свиньи на асфальт падают. Мы все удивлялись, куда их гонят. Кабаны живьем падали – люди срезали с них сало, толстое было, сантиметров по 15. Шкуры брали. Все несли домой – запасались на зиму.
Ох, а что с коровами было. Дойные все, вымя расперло, молоко бежит. Они ревут, пить хотят. Мы, подростки, воду из колодца на нашей улице таскали, все ведра, ванны, горшки наполняли. Все, у кого было чем кормить, брали коров себе, мы привели двоих. Мать говорит: «Давайте доить!» Всю посуду наполнили молоком, даже выливали его, чтоб коров от боли этой освободить. У нас в саду абрикосы были хорошие – прям под ними ведра с молоком вешали, а оно такое жирное, масло прям там сбивалось.
Тогда я увидел, что у коров тоже бывают слезы – одна прям плакала, когда ее доили. Мы буряки кормовые нарубали ей, зелени нарвали, водой поливали – от животных прямо пар шел. Корова ела свеклу, пила, и у нее слезы текли. Никогда не забуду, как мама говорила: «Смотрите, дети, как корова плачет!»
Старые мужики, которые остались, с падавших коров шкуры снимали – они всегда нужны. Такая жизнь в войну была. Зина, старшая сестра, уцелела, а так с нашей улицы пять девочек 1926 года рождения угнали немцы. Когда немцы стали за коровой охотиться, Зина спрятала ее на рисовых полях – у нас тут были, за вокзалом. Стояли скирды, срезанные, но не обмолоченные. Целый месяц сидели там с коровой в воде, в холоде. Ушел немец в феврале. Тогда они уже всякое творили – и коммунистов вешали, и всех на свете.
