В годы войны Надежда Комова из станицы Кисляковской Кущевского района Краснодарского края была ребенком. Свои воспоминания о тех голодных годах она прислала в редакцию «АиФ-Юг». Далее — с ее слов.
Пережить бесхлебицу
Уважаемая редакция «АиФ-Юг», я ваш постоянный подписчик едва ли не с первых номеров. Я педагог, и ваша газета всегда помогала мне в работе. А сейчас я на пенсии, но расстаться с вами не могу. Мне все интересно, читаю газету от корки до корки. Мне 85 лет, и история страны с 40-х годов прошлого века вошла в мою плоть и кровь. А история рода — это история всей страны. Зримо прошел XX век, через мою семью. Надеюсь, успею поделиться событиями, которые стали определяющими для моей семьи. Начну, конечно, с воспоминаний о Великой Отечественной войне. Но сначала немного предыстории. Родители мои жили в деревне Козлово Новосибирской области, сейчас эта территория относится к Кемеровской. В 1930 году их раскулачили за нежелание вступить в колхоз и выслали в Томскую область, где в 1936 году родился мой брат Тимофей, в 1940-м — я.
Мы жили далеко от войны, но она незримо присутствовала в каждой избе.
В начале войны в семье было четверо детей — три сына и я. Старшего брата призвали в армию еще до 22 июня 1941 года, но с началом войны на фронт он не попал — детям кулаков доверия еще не было. Среднего брата, Ивана, мобилизовали в начале 1943-го, когда ему шел 19-й год. Тогда потери были так велики, что уже не было предубеждений насчет происхождения новобранцев. А накануне, в ноябре 1942-го, отца моего объявили врагом народа и дали срок 10 лет. Все, что не конфисковали при раскулачивании, изъяли теперь, в том числе и кормилицу-корову. Остались только мы с мамой, работали в колхозе от темна до темна. Оплаты за свою добросовестную работу — по-другому она просто не умела — мама не получала, кормились только за счет огорода. Хорошо было тем, кто имел корову, им было легче перенести бесхлебицу. Тима в 1945-м, когда ему шел десятый год, пошел в школу. Но ни одеть, ни обуть его было не во что. Носил он старую отцовскую фуфайку, подпоясанную ремешком. На ногах — стоптанные валенки старшего брата. Мама сшила ему тряпичную сумку. Я летом ходила в ясли-сад, куда сводили всех детей, так как женщинам надо было работать, кормить фронт. Зимой ясли-сад не работал, я сидела дома одна, пока Тима был в школе. Мы жили далеко от войны, но она незримо присутствовала в каждой избе.
«Опять тошнотики»
Кто знает, что такое 40-градусные морозы, когда стены покрываются инеем и трещат, а через покрытые изморозью окна не видно ничего? Хорошо, если маме удавалось прибежать с работы и растопить печь. Если же нет, сидела я укутанная в фуфайку и большой платок у окна и пыталась своим дыханием сделать маленькое окошечко, чтобы видеть, когда мама придет с работы или Тима из школы. Мы с братом были очень дружны, никогда не ели ничего, не поделившись друг с другом. От голода тогда страдали все, но дети особенно. Наш рацион состоял только из овощей. Мама всячески старалась разнообразить меню, но ни хлеба, ни жиров не было. Вроде поели горячего, сыты, но через пару часов снова хочется есть. Утром голод поднимал нас рано. Услышим, что мама гремит посудой и ухватами, и с радостью вопрошаем: «Что на завтрак?» «Тошнотики», — отвечает мама. Тима уныло: «Опять они, надоели уже!» А я с деловитой мудростью: «Скажи, слава Богу, что хоть тошнотики есть, у других, может, и такого нет». Тошнотики — это овощные котлеты, запеченные на сковороде без жира.
Другой проблемой было освещение. Когда Тиме надо было делать уроки, мама ставила зажженную лучину в кружку с водой. Читать он садился к открытой дверце печи, я с удовольствием слушала, как он складывал слова из каких-то палочек и крючочков. По большим праздникам мама зажигала керосиновую лампу и стелила на стол скатерть, в обычные дни это были голые доски, которые иногда скоблили ножом.
«Прости, сестренка!»
Подходил к концу победный 1945 год. Однажды Тима, придя из школы, сообщил, что завтра у них елка. Я очень удивилась: зачем она там? Вон их сколько в лесу через дорогу! Мама мне объяснила суть праздника. Как же мне хотелось попасть на елку, но нечего было одеть и обуть. То, что я носила, и платьем-то было трудно назвать — застиранное, все в заплатках. А теплой одежды вообще никакой не было. Пошел Тима на елку один. Не помню, что он рассказал о празднике, но осталось воспоминание, как я завидовала брату, как хотелось попасть туда. Прошло много лет, мы выросли, пришли с войны братья, и жизнь раскидала нас по нашей необъятной Родине. Но мы никогда не порывали связей, помогали и поддерживали друг друга и морально, и материально, непременно старались встречаться. И однажды, когда мы собрались за праздничным столом на мое 40-летие, Тима признался, что очень виноват передо мной, и вина гложет его долгие годы. Он рассказал, что на той елке им вручили по сдобной булочке. «Я положил ее в карман фуфайки с твердым намерением поделиться с тобой. Идти до дома было два с половиной километра, а от булочки шел такой аромат, что я не выдержал и стал потихоньку отщипывать. А когда дошел, от булочки остались только крошки. Я доел их и решил ничего тебе не рассказывать. Но совесть все время мучила меня — ты так и не узнала, какой царский подарок получил я тогда на елке. Прости, сестренка!» — сказал брат.
Давно нет в живых мамы и братьев, но эти кровные узы, эта привязанность друг к другу, которые так умело воспитала в нас наша неграмотная мама, всегда грели мою душу. Воспитывая своих детей, а у нас три дочери, мы с мужем старались внушить им, что нет ничего святее и дороже кровных уз, домашнего очага, любви и уважения в семье. И сегодня в нашей семье 19 человек, и мы любим собираться большим коллективом.
Подписывайтесь на АиФ в  MAX
|
