«Я хочу вам рассказать о своей бабушке, - пишет новая участница нашего конкурса памятных фотографий Ирина Лоткова. - Она прожила долгую, но очень непростую жизнь. Родственники, соседи побаивались ее за крутой нрав и острый язык. Вечно она с кем-то ссорилась. А мы с сестрой знали совсем другую бабушку – ласковую, внимательную, щедрую. Сейчас я сама мама двух дочек, старшая - невеста уже. Многое в бабушкиной жизни с возрастом становится понятнее».
Золотые дни
«Александра Иосифовна Якименко, или баба Шура, всегда казалась мне безнадежно старой. Вдобавок она была горбатая. Так говорили про нее. На самом деле спина не разгибалась. Могла выпрямиться лишь на короткий миг. Вот и на этой фотографии, где мастер из фотоателье снял все семейство - бабушку, деда и моего папу - она стоит ровно. Но такой, повторюсь, я никогда ее не видала.
В молодости работала баба Шура, тогда совсем девочка, на уборке яблок в колхозе. Упала со стремянки и вот такой плачевный итог... Сама из знатной семьи, дочка атамана. Потому гордая. Несмотря на увечье, держала себя с огромным достоинством. Мужским вниманием не была обижена, но в девках сидела до 39 лет. Подозревала (и не без основания) женихов в корысти. Несмотря на палочку, передвигалась очень быстро, любая работа в руках горела. Историю знакомства с дедом моим, увы, не знаю. Помнится, относилась к нему всегда снисходительно, насмешливо, подчас с презрением. Дедушка Ваня был иногородним, мужчиной «второго сорта». В старые времена казаки не поощряли браков с иногородними, поскольку были они сплошь голытьба, поденщики. Уж не знаю, какие струны в его душе затронула моя горбатая бабушка, да только бросил он ради нее семью и детей. Мой отец – единственный сын их. Бабушка родила его в 40 лет.
Мы с сестрой часто и подолгу жили у бабушки летом. Она поднималась очень рано, в 4 утра. Шла в огород, управлялась там, снаряжала деда на базар торговать синенькими, помидорами, огурцами и пр. Потом стирала, готовила завтрак. Мы спали, утопая в пуховых перинах. Наконец в щелку ставней пробирался лучик солнца. Бабушка тихонько заглядывала в хату.
«Как мои касатушки? Как мои девоньки? Проснулись, милые?» - Так, тиская нас, приговаривая ласково, помогала одеваться.
По-моему она не отдыхала вообще никогда. Кроме огорода, была тысяча забот: куры, квочки с цыплятами, утки. Возвращался с базара дед (обязательно с гостинцами) – садились обедать. Потом снова огород, приготовление ужина, растопка бани… Когда было особенно жарко, перины вытаскивались во двор, мы засыпали, глядя на звезды, под журчащие ручейки бабушкиных рассказов про прошлое. Часто рассказывала она, что драла папеньку нашего в детстве, как Сидорову козу. Чтобы уроки учил, а не на речку удирал, привязывала к столу за ногу. Бывало и на горох в угол ставила. Нас же не просто любила. Обожала! Я в детстве не очень-то верила рассказам про горох. Разве она может быть такой злой? Ребенка... на привязи держать?! А бабушка Шура, обняв нас с сестрой, приговаривала:
«Так за что ж вас лупцевать-то, кровиночки вы мои? Вы же у меня девочки золотые, ангелочки, а вот папа ваш – тот чертом был, пока человеком не сделался!»
На закате
Деду от бабушки доставалось. Но он не роптал. Тихий, покорный. У меня в памяти ни одного яркого события с ним связанного не осталось. Только его смерть помню. Он болел в старости. А бабушка за урожаи пласталась, как молодая, хозяйство вела, не сбавляя темпов. Трудно было деду за ней поспевать. Несколько последних лет своей жизни он очень сильно мучился, жаловался на нее постоянно. А я думаю, бабушка, всю жизнь со своей спиной мучившаяся, не особенно верила его страданиям. Во всяком случае, болеть ему она не разрешала. Устал дед.
Однажды 28 апреля 1986-го они, как обычно, на огороде работали. Дед сказал, что пить хочет, ушел в дом... Выпил 100 грамм водки и повесился.
Бабушка Шура дедушку Ваню ненадолго пережила. Видимо дед служил своеобразным приемником, улавливателем бабушкиных громов и молний. Когда не стало деда, бабушка Шура со всей улицей переругалась, с соседями вообще не разговаривала. Даже подругу юности, которая овдовела и нового старичка нашла доживать, бабушка в стан вечных врагов записала. А потому что негоже! Остались у нее только мы да парадный портрет деда. Боюсь, к нему она часто обращалась, жалуясь на нас.
Мы повзрослели, и бывать у бабушки разлюбили. Это мы с сестрой для нее по-прежнему кровиночки. А папу бабушка могла и отругать, и полотенцем отстегать... На глазах у нас. Было, наверное, за что. Но мы отцу сочувствовали, его жалели. К бабе Шуре неохотно ходили. Некогда, мол. Сегодня очень больно вспоминать... Но эта картинка в памяти предстает как живая... Вижу бабушку. Вот сидит она на лавочке перед домом. Маленькая, сухонькая. Вот мы уже подходим, машем ей. Заслоняя солнце, бабушка подносит руку к глазам. Глаза уже не те. И она верит и не верит. Не уж-то внучки осчастливили?
У бабушки случился инсульт. Мы забрали ее к нам домой. Вскоре она умерла. Тихо, во сне. Был день рождения папы».
По прозвищу «Броневичок». Как болезнь испугалась упорства 
Бедная Анна. Любовь в лагере смерти 
«Я думал, Гитлер – название чудовищного оружия»: краснодарец вспоминает начало войны