«Решил откликнуться на конкурс «АиФ-Юг» «Война глазами детей». В те годы жили мы на кубанском хуторе Заря, - написал в редакцию Николай Даценко из станицы Староминской. - Сейчас мне 84 года, но я помню многое: как уходил на фронт отец, как на хуторе хозяйничали немцы, как поймали они нашего парашютиста и как трудились в те годы».
На хуторе появились немцы
В августе 1940 года мне исполнилось три года, в том же месяце отца призвали в армию. Мы поехали на вокзал провожать его. Мама рассказывала, что отец меня держал на руках, стоя на бетонной площадке у паровоза. Он должен был ехать в первом вагоне. Пока ждали отправки, я уснул на руках отца, склонив голову на плечо. Паровоз громко просигналил, я испугался, вздрогнул и, упав на бетон, ударился головой. Из носа пошла кровь. Тем временем поезд тронулся, отец на ходу вспрыгнул на ступеньку. После того случая я стал сильно заикаться, и боль эту пронёс через многие годы. А отца больше никогда не видел - он погиб во время прорыва блокады Ленинграда на Ладожском озере.
Шёл 1942 год. В августе у нас на хуторе появились немцы. Мужиков к тому времени не осталось - все ушли на фронт, был на хуторе только один дед Поляков с большой бородой. Наша хата стояла в 200 метрах от бригадного стана, где были два длинных сарая для быков и лошадей, бригадный дом и кузня. В один из августовских дней возле нас остановилась крытая военная машина с красным крестом - немецкая скорая помощь. Из неё вышли немцы, офицер и два солдата. Заходя, они говорили: «Яйка, яйка, мляко, мляко!»
Дома была вся семья - мама, пятилетний я и две сестры. Немцы зашли в дом, офицер открыл наш шифоньер, где висели отцовские брюки и лежали его носки. Немец взял брюки, примерил к себе и уложил на руку. Мать стояла рядом с трясущимися руками и говорила ему: «Берите, берите!» Всё ещё дрожа, мать побежала к соседям искать яйца, вскоре жареная яичница стояла на столе. С чердака мать достала спрятанную пол-литровую баночку мёда и поставила на стол «гостям».
Мать пошла по хутору просить милостыню, принесла два стакана гороха и две свёклы.
Пообедав, «гости» вышли во двор, где в это время собралась детвора - трое нас и трое соседских ребят. Немец-водитель стал что-то говорить и махать руками, показывая, чтобы мы шли за ним к машине. Оказалось, что она загружена арбузами - немец угостил ими всех детей. Потом все трое сели в машину, офицер, отъезжая, высунул руку в окно и трижды выстрелил в воздух.
Отравились косточками
Вскоре мы увидели какое-то движение на бригадном дворе и решили сходить туда посмотреть. Там стояли два немецких грузовика и десяток солдат. Немцы выводили из сараев быков, на верёвке вели их в сад, где били топором между рогами. Туши они разделывали здесь же.
Так немцы продолжали, пока не заполнили мясом два грузовика. На месте остались горы шкур, ног, других частей животных, которые не пригодились немцам. Над всем этим летали стаи огромных зелёных мух. Так наша колхозная бригада осталась без рабочих быков - когда пришла весна 1943 года и надо было начинать полевые работы, не оказалось ни быков, ни тракторов. Поэтому, когда пришло время боронить поля, мы использовали своих коров. Нашу и соседскую запрягали в ярмо и, подцепив две бороны, работали. Мама спереди вела коров за верёвку, я сзади подгонял их кнутом. На полях работали одни женщины, есть было нечего, все мы голодали.
Однажды, помню, проснулись утром и втроём стали просить у мамы поесть. А нечего, она нам в ответ: «Что ж, детки, ешьте меня!» Вспомнили, что на чердаке есть косточки жердёлы, достали и начали есть. А они очень горькие. Через время у нас началась рвота, все сильно заболели. На другой день мать пошла по хутору просить милостыню, принесла два стакана гороха и две свёклы. Мы с радостью сварили горох и быстро съели. Ломали ветки вишен и жердёл и заваривали вместо чая. Летом, когда хлеб уже был в состоянии восковой спелости, я брал мисочку, переползал на поле через дорогу, лёжа рвал колосья, разминал их и возвращался домой, чтобы никто не видел. Мы варили это зерно и так спасались от голода.
Бригадир оставил ни с чем
Январь 1943 года, холодная снежная зима. Ночью мы услышали, как над хутором пролетел самолёт. Утром я увидел, как от бригадного стана к скирде соломы поехали три всадника, через время они возвратились, но уже вчетвером. Четвёртым вели нашего солдатика, а эти трое были полицаями. Оказывается, ночью он спрыгнул с парашютом, как потом выяснилось, парашютистов было несколько, но основная группа приземлилась на 8-10 км раньше. Ходили слухи, что они приняли бой и все погибли. Солдата полицаи допросили и привели на ночлег к старикам-соседям. Утром к ним приехали полицаи на бричке, они вывели солдатика - на нём под бушлатом была только исподняя белая рубаха. И увезли его в Староминскую. Потом из архивов мы узнали, что нашего солдатика допрашивали немцы, обливали его на морозе водой, в конце концов расстреляли.
Бригадира в начале войны не было видно, а потом он вдруг появился. С подчинёнными, особенно молодыми, обращался грубо. На хуторе у нас были ребята, которых через год-два должны были призвать в армию. Таким был и Николай Бардак. Помню, дело было 1 мая 1942 года, когда немцы ещё стояли в районе. Бригадир заставлял двоих ребят ехать пахать в саду, они отказывались, праздник, мол. Бригадир сел на коня и стал гоняться за парнями по двору и бить их кнутом, приговаривая: «Вы думаете, красные вернутся? Никогда они не вернутся!» Эти слова я сам слышал. Через время немцев выгнали, Николая Бардака призвали в армию. И через время на улице женщины увидели идущего солдата. Это был Николай Бардак - все обрадовались, он стал всех обнимать и целовать. Бригадир стоял в сторонке - к нему солдат подошёл в последнюю очередь. Бригадир протянул руки для объятий, но их не последовало, Николай только произнёс: «Что ж, вот красные и вернулись - их представитель как раз стоит перед вами!» Бригадир оторопел. Вскоре он уехал из хутора, а мы узнали, что Николаю Бардаку дали отпуск на 10 дней за проявленное на фронте мужество.
Беднота в то время была полнейшая - печки топить нечем, лесополос тогда ещё не было. Ловили перекати-поле и топили им. Порой спасал камыш. Спичек тоже не у кого не было - огонь добывал дед Поляков, у которого было кресало. Однажды зимой мать послала меня искать огонь, я взобрался на сугроб - посмотреть, у кого дым из трубы идёт. Увидел -у деда Полякова. Смотал камыш и пошёл к нему. А оттуда уже с горящим камышом бегом домой.
