Глaвa втoрая. (Часть 1) Грoзoвые, фрoнтoвые
Глaвa втoрая. (Часть 2) Грoзoвые, фрoнтoвые
Глaвa третья. (Часть 1) По линии Маннергейма – огонь!
Глaвa третья. (Часть 2) По линии Маннергейма – огонь!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Весной 41-го
Последовали для Игната долгие госпитальные месяцы. Сестричка в палате зачитывала письма от родных. Мамаша писала, что забрали на службу и Сашу, что Лаврентий с Гришей пишут домой исправно, они тоже служат, а Аркадий отслужил, вернулся домой. Правда, не на Кубань, живет сейчас неподалеку, в Ростове-на-Дону, внучок Олежка подрастает – и не узнать.
Писал Игнату и Лаврентий, писал о другом – о любви. Оказывается, встретил хорошую девушку, служит она с ним в одной части. Расписаться они пока не успели, но Зина беременна, с нетерпением ждут первенца.
Сам Игнат после пекла последних сражений иначе теперь воспринимал жизнь. Еще не отболели раны, а сердце уже готово было вырваться из груди при виде весеннего неба, первых проталин на сугробах, красивых девчат. Даже когда медсестра участливо склонялась над ним и что-то спрашивала, у него томительно замирало все внутри и отчаянно колотилось сердце.
И насколько ни был Игнат суховат и строг, но и его «броня» дрогнула, – любовь настойчиво стучалась в судьбу. И были, были ночи без сна и первые в жизни поцелуи в госпитальном саду…
…После выздоровления вернется Игнат в свое подразделение, которое к тому времени передислоцируется под Бердичев, а спустя несколько недель счастливая и сконфуженная сюда приедет Вера. Молодоженам отведут небольшую комнатку в доме начсостава и будет казаться, что теперь уже навсегда тихое, доброе, застенчивое счастье поселилось в этой комнате.
Но счастье, такое хрупкое счастье, было только здесь, возле этого желтого абажура, за этим большим столом, за которым вечерами работал Игнат, у изголовья любимой женщины… Игнат склонялся на картой и каждый вечер чертил все новые и новые линии все разрастающегося фронта – в Западной Европе уже шла, полыхала Вторая мировая война.
Уже 9 апреля 1940 года Германия напала на Данию и Норвегию. Дания сдалась сразу, а Норвегия ровно через месяц. 10 мая немцы напали на Голландию, Бельгию и Францию, а через четыре дня капитулировала Голландия. Еще через две недели – Бельгия, а 14 июля немцы заняли Париж…
Тот год закончится военными действиями фашистов аж в Северной Африке, а новый 1941 год ознаменуется капитуляцией Югославии.
Весной 41-го ситуация напоминала игры со спичками на пороховой бочке. Из приграничных округов доносились самые сомнительные и нелепые, но, тем не менее, достоверные и зловещие слухи о провокациях немцев на наших западных границах, но общая «внутренняя политика» армии была такова: никакой паники, нельзя поддаваться на провокации, нельзя дать повод.
Страна лихорадочно готовилась к ожидаемой войне, но говорить об этом было не принято, а потому и в высшем эшелоне армейской власти царило едва ли не полное благодушие.
Знаменитый или, вернее, сомнительный пакт о ненападении преподносился как крупное политическое достижение, гарант полной безопасности.
Игнат со свойственной ему придирчивостью и скрупулезностью и для себя самого, и для политбесед с бойцами собирал отовсюду данные о немецкой танковой мощи, о преимуществе ВВС, но этих данных было так мало, а по отдельным цифрам какие-то определенные выводы сделать было невозможно.
В тот день, вернее, ночь на 22 июня город Бердичев почти не спал. Накануне в школах прошел выпускной бал, а сейчас под утро выпускники гуляли по притихшему городу, пели песни, вслух мечтали о будущем.
Далекий гул бомбардировщиков и глухие раскаты взрывов многие приняли за ставшие уже привычными учения, и только в 12 часов из официального сообщения Молотова узнали о том, что война уже началась.
Игнат в это время был далеко – его танковое подразделение колонной в сотни танков уже шло на Ровненском направлении… Да, танки рвались на Запад, самолеты тоже рвались на Запад – поднятые по тревоге от Баренцева до Черного моря войска в спешном порядке вышли в поход. Но то, что творилось в эти самые часы и минуты в приграничных районах, не было похоже даже на войну.
Это было звериное, жесточайшее и ужаснейшее истребление людей. Пылали села и хутора, рушились многоэтажки, взлетали целые кварталы городов – на огромнейшем пространстве планеты творилось самое огромное бедствие – смерть. И не горела земля под ногами сеющих эту смерть!
И развевались знамена, и выбивали барабаны походную дробь, и рвались навстречу российским просторам чьи-то ликующие души. Всем им, солдатам и генералам третьего рейха, было обещано одно и то же: они шли завоевывать свою будущую землю, где будут жить в скором времени добропорядочными бюргерами-помещиками в окружении любимых домочадцев. «Русские – это ленивые, глупые, неопрятные создания, – втемяшивалось в мозги, – это грязные свиньи, участь которых в новой Германии одна – быть рабами». И с этой мыслью, этой идеей, словно флагом, люди шли убивать.
Идея – вот зло? Или зло – сам человек, взрастивший и выпестовавший в себе такую безумную идею – ради идеи уничтожать целые народы?
Нет, человек, в полном смысле этого слова – человек разумный – не мог, просто неспособен «вынести в себе» и выдать миру эдакий продукт своего головного мозга. Да, человек не мог.
Но мог – идиот.
«Он шел по миру, помешанный на своих гигантских планах, – писал в своих воспоминаниях много лет спустя после войны немецкий «танковый генерал» Герман Гейнц Гудериан. – Я беседовал с врачами, знавшими Гитлера и его болезни: они называли его болезнь «paralysis aqitans», или паркинсонова болезнь… Эта болезнь стала его несчастьем, его судьбой, а также несчастьем и судьбой его народа».
Вот и ответ на все вопросы. Болезнь, приводящая к полной имбицильности, к полной потере рассудка, вела армии и завоевывала страны. Не военный гений, а придурок, обуянный своим безумием, идиотической страстью к мировому господству, всколыхнул всю Европу, вверг ее в хаос смерти и истребления. Даже не вождь, даже не тиран, а просто-напросто идиот с диагнозом «паркинсонова болезнь».
Последние годы своей жизни, а это как раз годы Второй мировой, Гитлер производил жалкое впечатление: у него сильно тряслась левая рука, и он придерживал ее правой, дрожала левая нога, и он клал на нее правую, чтобы скрыть это подергивание. Приступы воодушевления сменялись унынием, он грезил наяву и уверовал в непобедимость нацистской армии. Он упивался своими мечтами.
В ослепленном безумием мозгу рождались картины, одна зловещее другой. Безумный сумасброд со всей изощренной болезнью страстью выдумывал адские топки для сжигания людей, камеры пыток, заводы по производству мыла из человеческих костей и дамских сумочек из человеческой кожи… И десятки министерств и ведомств, и целые промышленные концерны по первому требованию бросались выполнять бредовые идеи идиота.
Придурок, по которому плакала палата для особо буйных душевнобольных, ходил на свободе, а весь мир приговорил к рабству. И все свои адские сны с жесточайшим хладнокровием, цинизмом и безумным фанатизмом претворял в жизнь…
– Единая Германия!
– Единая власть!
– Один фюрер! –
скандировала страна. И вполне нормальные люди рукоплескали на митингах и истошно кричали кричали: «Мой фюрер!» Здоровые? Нормальные?..
И каждый из них мечтал о садике, о домике, о своей ферме в далекой и такой богатой России… Я не знаю, придет ли время, когда немецкий народ, давно очнувшийся от того общенационального безумия, породивший это безумие, просто повинится перед всем миром. За миллионы наших солдат, за миллионы солдатских вдов, за миллионы сирот… Пусть хотя бы последний русский солдат Второй мировой доживет до того дня…
ХХХ
Это потом не хлебнувшие пороха историки скажут: наши отступали. А как в первые дни войны держали натиск, как то и дело переходили в контратаки, как не отступали – нет, как ложились замертво на тех полях и только обескровленные, потерявшие и живую силу и технику, остатки батальонов и рот по приказу оставляли позиции. Вот как это было.
Уже в ночь на 23 июня замаскированная хвойным лапником 43-я танковая дивизия форсированным маршем двигалась в сторону Ровно. Игнат открыл люк и всматривался в занимавшееся далеко впереди грозное зарево. Колонна в сотни бронированных машин на предельной скорости, натужно гудя и вздымая густые облака пыли и выхлопных газов, одолевала последние километры на подступах к городу.
С досадой обдумывал Игнат предстоящий бой – слишком мало в их дивизии было современных танков Т-34 и КВ – всего считанные единицы. В основном всю колонну составляли легкие танки БТ-2, БТ-5, Т-26. В таком сейчас находился Игнат, в точно таком же он получил ранение под Выборгом… И у Лаврентия такой же легкий танк вышел из строя на Халхин-Голе и чуть было не стал для всего экипажа бронированной гробницей. По слухам, у намцев были современные танки с утолщенной броней и крупнокалиберными пушками.
А если это так, то исход боя решат не мастерство танкистов и не меткость стреляющего, а более современная техника, толщь брони.
Зарево на западе, там, где находились города Луцк и Ровно, все ширилось, все приближалось, и даже сквозь грохот гусениц и рев двигателей, доносившихся сквозь шлем, явственно слышались отдаленные взрывы и сирены бомбардировщиков… Черным вороном наискосок движению колонны спикировал самолет-разведчик со свастикой на крыльях, тут же лег на левое крыло, развернулся и стремительно ушел назад – туда, откуда уже тянуло гарью и где все яростнее полыхало пламя невероятного, казалось, охватившего весь горизонт пожарища.
«Ну, жди теперь бомбардировщиков», – мелькнуло у Игната. Не успел подумать, как увидел, что вдогонку вражескому разведчику тут же устремились два советских истребителя. Но все дальнейшее осталось «за кадром», а колонна, не теряя времени, тотчас свернула с накатанной трассы в проселок. И вовремя. В небе чернели уже десятка три пикирующих бомбардировщиков с черными крестами на фюзеляжах.
Немцы, конечно, поняли маневр танкистов и верно, гады, рассчитали: за это время дальше, чем за два-три километра от трассы танки не уйдут. А потому, включив сирены, бомбардировщики перешли на бреющий полет – началась бомбардировка. Шлем приглушал звуки разрывающихся вокруг бомб, но и то, что видели бойцы, оказавшиеся в самом центре смертоносного смерча, было ужасно: с корнями вырывало деревья, несколько танков прямым попаданием буквально разнесло в куски, огромными воронками искорежило землю.
Колонна, рассредоточившись, свернула по пролеску влево, объезжая места бомбардировок, а вскоре остановилась на опушке молодоголеса. Поступила команда подготовиться к встречному бою.
Игнат, улучив минутку, выскочил из танка, побежал к своим. Знал прекрасно, как им, не обстрелянным еще хлопцам, не хватает сейчас его уверенности, спокойствия, обнадеживающего слова. Что там греха таить, каждый из танкистов думал сейчас об одном: останется ли жив после этого боя или жизни той остались считанные минуты… Вот почему не только слово, но даже взгляд, крепкое пожатие руки так много значили перед боем. Из всех танкистов батальона Игнат был единственным, кто уже повоевал, кто прошел через «это» и… выжил.
– Не робеть, хлопцы! Бока не подставлять, бить наверняка! И помнить– мы не одни, вон нас сколько. Сам не подведешь – и тебя не подведут! Друг друга из виду не терять и слушать команды.
(Глaвы книги oбнoвляются, oтслеживaть публикaции вы смoжете пo ссылкaм в начале стaтьи.)
Огонь на поражение (Дневники о Войне. Глава 2)