В октябре отмечают День Кубанского казачества. Казачье сословие имеет много славных страниц. Но меж тем, многим представителям пришлось пройти не только огонь, воду и медные трубы, но и пережить страшные моменты. О том, что привело к репрессиям и как люди жили в изгнании, «АиФ-Юг» рассказали эксперты в области истории казачества.
Как Полтавская стала Позорной
В первые десятилетия правления советской власти людей целыми станицами выселяли из благодатного края и направляли на чужбину. Долгое время их считали врагами народа. Более десятка станиц попали на так называемую «черную» доску. Их еще называли «позорными».
Сегодня станица Полтавская - районный центр Красноармейского района Краснодарского края. Основана она в 1794 году. Полтавское куренное селение - одно из первых сорока поселений черноморских казаков на Кубани. Название получило от одноимённого куреня Запорожской Сечи, названного в свою очередь по городу Полтаве.
В декабре 1932 года часть населения станицы Полтавской выселили на Урал. А их дома заняли семьи демобилизованных красноармейцев, выходцев из Центральной России и Белоруссии. Станица получила другое имя - Красноармейская.
«Полтавская была одной из зажиточнейших станиц, - рассказывает корреспондент районной газеты «Голос Правды», Почетный гражданин станицы Полтавской, краевед, автор публикаций о репрессиях в станице Полтавской Александр Косенко. - Когда пришла советская власть, казаки отказались ей подчиняться. Почти все население было выслано на Урал. А саму станицу прозвали Позорной. Уже потом, когда пришли красноармейцы, у нее появилось новое название. Тема расказачивания и выселения - одна из больных. И касается многих из нас. Мой дед-казак, уроженец станицы Старонижестеблиевской Василий Шестак, в начале 1930-х был осужден по известной политической 58 статье и провел четыре года на лесоповале в Архангельской области. К сожалению, уже не осталось свидетелей того времени. Но журналисты районки находят в архивах документы, проводят расследования. И знаете, мы получаем широкий отклик, уже от детей и внуков тех людей, которых когда-то лишили Родины. Иногда их страшно читать. Настолько ужасным и нереальным кажется сегодня происходившее тогда. Казалось бы, прошло почти сто лет, но люди помнят, возвращаются в родные места спустя десятилетия. И расстаются со станицей ещё раз. Теперь навсегда».
«Бабий бунт»
Одно из таких писем в Музей истории станицы Полтавской в начале 1990 годов написала Тамара Вакуленко 1930 года рождения.
«Наши бессудные высылки сотен, тысяч людей из станицы Полтавской начались в 1929 году. Тогда на Урал отправили в числе других и семью маминого брата Завгороднего Егора Михайловича. В основном выселяли за то, что не хотели вступать в колхозы, не сдали до последней крошки хлеб (по продразвёрстке, продналогу и т.д.) и за то, что женщинами был поднят мятеж против насилия. Моя мать вспоминала это так: «Утром женщины бегали и стучали в окна каждой хаты, чтобы бабы выходили с рогачами - будут выступать против приехавшего агитатора в колхозы. Дикая «битва» состоялась». Бабий бунт не остался безнаказанным. Решение руководства СССР было жёстким и однозначным: «выселить всех станичников поголовно». На той же неделе указ был исполнен - без суда и следствия, были высланы почти все жители Полтавской, кто участвовал в беспорядках. Это был конец ноября. Для нашей семьи самое страшное началось в середине декабря 1932 года.
У нашей матери Вакуленко Евдокии Михайловны было четверо малолетних детей - три дочери и сын, я самая младшая. Что могла взять в дорогу мать кроме детей? На станции нас всех посадили в телячьи вагоны и повезли на Урал. Ехали долго, в Свердловске распределили кого куда. Мы попали в болота Верхотурского района. Привезли в барак без окон, без дверей, везде сырость. Все семьи расположились кучками у стен. И началась «счастливая жизнь».
Нас перебрасывали из одного болота в другое. Потому как больше трех месяцев «врагам народа» жить в одном месте не разрешали. Местные жители презирали «спецов». В нас могли плевать, кидать камнями, не пускать в дом обогреться в сорокаградусный мороз. К животным так не относились. Мать, бывало, на лесоповале в холодной весенней воде гоняла плоты по пояс, а мы находились в каких-то общественных учреждениях. В 1934 году брату надо было идти в первый класс, а он ходил по деревням и просил милостыню. Шёл мимо школы с конской ногой на плечах, его учитель так и завел в класс, а брат просто хотел есть.
В 1933 году начался мор людей, умирали на ходу, как мухи, а у живых не хватило сил вытащить их из дома. Звали соседей, четыре-пять человек одного покойника выволакивали на завалинку, а то и так: приходили с работы, ложились на ту же кровать, где лежал покойный - страха не было.
В 1936 году нас вывезли на станцию «Пролетарская» Верхотурского района. Мама работала на лесопильном заводе, в одной комнате жили две семьи. Голод, холод, вши – наши постоянные спутники. Брат заболел трахомой – ему скосило глаза, потом – менингитом, его разбил паралич. О лечении не было и речи. Он стал инвалидом, к тому же у него начались припадки. Пропал человек. Жили в бараке, ютились в углу, как котята, а на противоположной стене крутили кино. Я жила в кроличьей клетке.
В 1936 году сестры Галя и Уля ушли в другую часть поселка, где жили местные, при переходе через железнодорожную станцию их закидали камнями мальчишки. Галя побежала обратно, а Уля – по полотну и попала под поезд. Думаете, кого-то наказали? Нет, только позлорадствовали – так и надо «спецам». Хотя в чем были виноваты дети! Галя после этого случая онемела на месяц. Ей было всего семь лет, а она нянчила чужих детей, зарабатывала на хлеб.
Отца в 1938 году посадили в тюрьму на десять лет, как пособника Ежова. Кто такой этот Ежов, он узнал только в заключении в Нижнем Тагиле. Там он строил металлургический завод, потом Беломоро-Балтийский канал. Войну застал под Воркутой. Умер в 1944 году в лазарете от голода.
С ноября 1932 по январь 1933 года на «черные доски» было занесено 15 станиц.
Нас, детей врагов народа, преследовали за то, что сделали или не сделали наши отцы. Нам давали паспорта (по совершеннолетию) вначале на три месяца, а с 1950 года начали давать на шесть месяцев. Сколько всего пережили! И помнить всё страшно, и забыть нельзя. Я окончила в 1950 году педучилище, работала в селе, так как на точку с почтовым ящиком «врагам народа» было нельзя.
Летом 1953 года мама с сыном-инвалидом и с семьей старшей дочери выехала в Хадыженск – хоть не родное жилище, но рядом. А я осталась на Урале – оттуда мой муж. Приезжала в Хадыженск на время каникул. Станицу свою не могла забыть. В 1970 году решила съездить посмотреть, как там сейчас. Проехала поворот на Красноармейскую, походила по Славянску-на-Кубани, по рынку – но ничто не взволновало мою душу. А потом поняла – вытравлено в сердце все прошлое: и горе, и беды. И только покалеченные судьбы родных остались в прошлом и нашей памяти».
Передел земли
Чем обусловлены были все эти выселения - объясняет в одной из своих книг доктор исторических наук, профессор Валерий Касьянов:
«Кубань явилась наиболее благоприятным регионом для проживания после окончания Гражданской войны. Это обеспечило значительный приток населения - как в города, так и в сельскую местность. Сложная демографическая ситуация и политика продразверстки способствовали нарастанию противоречий в отношениях советской власти и казачества. Особенно противоречия обострились в связи с продразверсткой на урожай 1920 года в размере 65 млн пудов, что составляло седьмую часть всей продразверстки в стране.
Кроме того, новая власть совершенно не стремилась считаться с существовавшими на Кубани долгое время казачьим самоуправлением и привилегиями. Так, еще в пятом пункте «Декрета о земле» отмечалось, что «Земля рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуется». Однако в казачьих областях, где было много нуждающихся в земле, очень остро стала проблема судьбы казачьих паев и войсковых земель. Декрет о земле способствовал формированию не только союза казаков-середняков с беднейшими крестьянами и рабочими, но и обострению социальных противоречий внутри войскового сословия. Упразднение Кубанского Казачьего войска способствовало и проведению передела войсковых земель в пользу бедняков, как казачьего сословия, так и крестьянства.
В Земельном кодексе отмечалось, что частная собственность на землю отменена навсегда, а владение ею допускалось только на правах трудового договора. Зажиточное население, в первую очередь казачество, которое являлось собственниками земли, выступало против такой политики землеустройства.
В попытке обеспечить план хлебосдачи государству руководство Кубано-Черноморской области изобрело «самообложение» налогом всех земледельцев, а сверх того «индивидуальный» налог на наиболее зажиточных станичников. Подобные действия способствовали срыву плана хлебозаготовок в наиболее богатых станицах, что привело к общему невыполнению плана поставки зерна государству в 1927 году. Понятно дело, что на Кубань, как аграрный регион возлагались большие надежды. И тут под ударом оказались города и армия. Хлебозаготовительный кризис и жесткие действия органов власти привели к формированию новой казачьей оппозиции и срыву посевной кампании».
Кого коснулись репрессии
«С ноября 1932 по январь 1933 года решениями Северо-Кавказского крайкома ВКП (б) на «черные доски» было занесено 15 станиц, две - донских (Мешковская, Боковская), 13 кубанских: Новорождественская, Темиргоевская, Медведовская, Полтавская, Незамаевская, Уманская, Ладожская, Урупская, Стародеревянковская и Новодеревянковская, Старокорсунская, Старощербиновская и Платнировская, - рассказывает кандидат исторических наук Виталий Бондарь.
По некоторым данным, из станиц Полтавской, Медведовской и Урупской были выселены в Сибирь все жители – более 45 тысяч человек. Уманская, Урупская и Полтавская были лишены своих исторических названий и переименованы в Ленинградскую, Советскую и Красноармейскую (в августе 1994 года станице Полтавской возвращено её прежнее имя).
Надо сказать, что репрессии коснулись не только зажиточных семей, но и тех, где люди просто имели возможность пропитания. Моя бабушка рассказывала, что в семье была корова, благодаря которой можно было прокормить пятерых детей, но отобрали и ее».
