Валентина Булавцева из Мостовского района Краснодарского края поделилась с «АиФ-Юг» воспоминаниями, которым больше 80-и лет. Ее родители застали еще дореволюционную Россию, отец прошел Первую мировую войну. Сама Валентина Сергеевна сохранила в памяти детские чувства, которые испытала во Вторую мировую. Но не они стали самыми страшными. Хуже всего оказался голод, который преследовал ее долгие годы.
С первой мировой вернулся живым
«Я родилась в СССР, - рассказывает Валентина Булавцева. – Мои родители большую часть жизни провели в Омской области. Поженились в 1913 году, а в 1914 отца забрали на Первую мировую войну. Детей у них тогда не было, но маме назначили месячное пособие в три рубля, которое она и получала в течение всей войны. А ведь на эти деньги тогда можно было в деревне купить корову! Так что с голоду не умирала – всегда было молоко и мясо. Жила мать у родителей мужа, часть пособия отдавала им, остальное откладывала на будущее. Отец вернулся живой, и его родные дали им надел земли, где они построили дом, развели хозяйство. Так и встали на ноги.
В Гражданской войне папа не участвовал – в их глухой лесной деревне не было мобилизации. Говорили, бывало, приезжали конники: то белые, то красные. Видимо, разведка. Но они никого не трогали. Жители занимались земледелием и разведением скота. Жили себе тихо и мирно. Детей у родителей еще долго не было, а потом один за другим появились пятеро.
В 1929 году началась коллективизация, особый разгар которой пришелся на 1933-й. И в конце этого года родилась я – слабая и болезненная. В это же время начался насильственный загон, отбирали все до последнего. У матери от стрессов не стало в груди молока. На меня выделяли с фермы литр молока в сутки, на остальных детей не давали. Родители рассказывали, что фермы не были приспособлены для животных, согнали их для отчета и всё. А надвигалась сибирская зима, начался падеж скота. Оставаться там было сложно».
Были бесправными, зато сытыми
«В 1936 году из соседнего района за нашей семьей приехали родственники, - продолжает Валентина Булавцева. – Мы бросили дом, уехали с ними. Там уже не было такого безобразия. Колхоз у них был хороший, а значит умные и порядочные руководители. Там мы перестали голодать. А какие мама пекла хлеба! Душистые караваи, мука из натурального зерна. До сих пор помню тот вкус. Родители были мастерами на все руки. В колхозе им помогли привезти бревен из леса, отец выстроил сруб, и всей деревней поставили его на мох. Я к тому времени уже подросла, и помню, как ни свет, ни заря, люди шли в поля, на сенокос, с песнями. А возвращались хоть и усталые, но тоже с песнями. Вся деревня была певучая, дружная. Летними вечерами молодежь собиралась на площади, играли, пели, плясали под гармонь. А на Пасху ставили качели. Тогда особо не пьянствовали, вот и ссор не случалось. Мы, детвора, там же крутились. Семейные пары на праздники гуляли компаниями. Весело было, всё с шутками, да прибаутками. Пили пиво домашнее, каждая хозяйка умела его готовить на солоде, сусле и хмеле. А водки не было совсем. Зимними вечерами девчата собирались на посиделках – вязали, вышивали. Парни тоже приходили, развлекали их игрой на гармошках, пели, шутили. А детвора залезет на полати, смотрит на них сверху, смеется…
Уже после, в 1990-е, многие говорили, что жизнь в колхозах приукрашивали. Но у нас так и было. Открыли даже «Ликбез» - избу-читальню. Деревня находилась в 27 км от райцентра, туда мы и ходили в школу с пятого класса. Мой брат (погибший на фронте в 1944-м году), учась в старших классах, вечерами работал «избачом». Учил неграмотных буквам, чтению. И меня научил – приносил детские книжки. В пять лет я уже бегло читала и полюбила это занятие на всю жизнь.
Конечно, колхозники были тогда бесправными. Работали круглый год бесплатно, а в конце за трудодни выдавали зерно и немного денег. Не было у нас паспортов, не имели права выехать из колхоза. Трудились без выходных, отпусков пенсий. Но никто не роптал. Главное – все были сыты, одежду ткали сами, почти у всех были станки».
В тюрьму – за пшеничный колосок
«Так продолжалось до войны, до 1941 года. После наш рай кончился, - вспоминает Валентина Булавцева. - Мужчин забрали на войну, коней тоже увели. Женщины пахали поля на быках и коровах. Старики засеивали из сита поля, а мы – дети – работали на прополке, пасли скот. Иногда и сами «паслись» в лесу, рвали какие-то стебли, копали саранки. А все из-за того, что сдавали все съедобное государству, а сами голодали.
В войну и первые годы после нее из огородов и хозяйств доводили планы. Попробуй не сдать – посадят в тюрьму. Даже за колоски, которые оставались в поле после жатвы. Собрать их было невозможно – увидят объездчики, тут же донесут. В тюрьму отправляли даже подростков. Ели траву, листья боярки, какие-то корни копали в реке. Мама потушит в русской печи чугунок одной травы, а в другой добавит немного картошечки, да молочка – такая вкуснятина! А некоторые люди, живя в деревне, опухали от голода, были слабые и больные.
Сбежали и попали в рай
В 1947 году я после семилетки поступила в городское педучилище. Но через год пришлось его бросить – перестали выдавать стипендию. Вернулась, пошла в восьмой класс, но за обучение надо было платить. В 1949 году мы со старшей сестрой тайком сбежали из деревни. Тогда многие бежали, в основном на Урал. Мы уехали в Пермскую область, в шахтерский городок к нашему дяде. Так мы второй раз за жизнь попали в настоящий рай. Правда, ненадолго – на семь лет. А там, как говорится, только живой воды не было.
Продуктов море: мясо, рыба, четыре вида колбасы, а зачем больше? Все натуральное, качественное. Икра черная, кетовая, паюсная, орехи разных сортов, фрукты, овощи, цитрусовые, арбузы – все дешевое и без очередей! Вот так снабжали промышленников. Зарплаты были малы, но питались хорошо. Одежда и ткани были дорогие. Но можно было брать кредит в магазине под 1 %. А каждую вещь носили по много лет, за модой ведь не гнались, да и не было ее, как таковой. Это было при Сталине. А вот при Хрущеве может с год все держалось нормально, а потом началась катавасия. Снабжение становилось хуже и хуже».
Большинство всегда жило в нужде
«В 1957 году я вышла замуж и уехала в райцентр Северо-Казахтанской области, там вообще ничего не было, - рассказывает Валентина Булавцева. - Появилось выражение «выбросили». Если и выбросят на прилавок крупу какую, сахар, колбасу с примесью гороха, хлеб из отходов, то тут же очереди невозможные. Муки тоже не было, даже не испечь лепешку ребенку.
Люди держали коров, мы с мужем тоже обзавелись. А еще поросенка взяли, курочек десяток, огород засадили. Так и жили, пока Хрущев со своими приспешниками и этого не лишили. Отходы продавать запретили для поддержки хозяйства. Они шли на выпечку так называемого хлеба с мякиной. Потому и курочек с поросенком стало кормить нечем. Поляны распахали до самого леса, сено косить и пасти животных стало негде. Хрущев догонял Америку по производству мяса, да так и не догнал. Кормили всю Восточную Европу, Латинскую Америку и другие страны, а свой народ голодал. Возмущавшихся жестоко разгоняли.
При Брежневе появился хлеб, стали оставлять поляны у леса под пастбища. Мы снова завели корову. К тому моменту у нас уже было трое детей. Вроде стало жить полегче, но очереди за продуктами не прекратились. (Вплоть до Горбачева жили за талоны). Некоторым стало легче, потому что расцвели воровство и блат. Тогда же развелись и «несуны». Несли с заводов и фабрик все, что могло пригодиться или можно было продать. Кто воровать не умел – жил хуже.
Когда СССР начал осваивать космос, эйфория у народа была, в основном, напускная. Не у всех было радости много – стуча зубами от голода и холода, люди говорили: «Кому на Руси жить хорошо? Хрущеву, да Гагарину, да Леониду Брежневу, а остальным – по-прежнему».
У меня в Союзе была единственная радость, что дети выучились, хоть на студенческой «баланде», хоть на мизерную стипендию (помочь-то им было нечем), но выучились. Я и за это благодарна. Что делать – такая судьба выпала. Конечно, были люди, которые как сыр в масле катались, но большинство – жило в нужде».
