Война жестока, грязна, несправедлива. Зверства, которыми «прославились» фашистские захватчики, невозможно осмыслить, понять и принять. «Покидая оккупированную территорию, немцы расстреливали всех, кто попадался на глаза. Это были уже не люди», - свидетельствует житель кубанского села Витязево Михаил Барабаш. Ребёнком он пережил войну. Последствия её были таковы, что для возвращения к мирной жизни потребовались ещё многие годы.
Голодали, но объедки не подбирали
«Жили мы в селе Козлов Переяслав-Хмельницкого района Киевской области. Село немаленькое, на 400 дворов, но глухое, - рассказывает Михаил Тимофеевич. - До Киева 80 км, до райцентра 20, но туда ещё доехать надо. Железная дорога в восьми километрах, автострада Киев-Харьков - в четырёх. Однако война пришла в наш «медвежий угол» почти сразу после начала, не замешкалась. Мужчины, в их числе мой отец, которому было 29 лет, сразу ушли на фронт. Мы остались ждать: мама, брат, которому исполнилось четыре, и я пятилетний.
Немцы пришли - и сразу установили свою власть. Назначили полицаев из числа инвалидов, которые служили им буквально под дулом. Заняли они лучшие дома в селе, а люди жили в сараях вместе со скотом. В нашем доме новосёлы не появились. Сработала мамина хитрость. Завела в дом кабанчика. Немцы заходили, говорили «фу-у-у» и не селились.
Рядом был детский садик, там они устроили кухню. Помню, придёт один, возьмёт большой чугунок, застрелит две-три курицы, наберёт картошки... Мать посылала меня за чугунком, и его отдавали. Случалось, с остатками еды. Мама не разрешала нам доедать после фашистов.
До войны мама работала в колхозе. У нас был пай: гектар земли, выращивали на нём свёклу, урожай сдавать возили на сахарный завод. Огород был большой - 41 сотка. У нас каждый год был кабанчик, 40 кур, 100 кроликов. Люди в селе жили за счёт личного подсобного хозяйства. Был налог: 200 литров молока, 40 кг мяса, 120 штук яиц. В колхозе по итогам года за трудодни продуктов давали минимум.
Весной, когда зазеленели колосья на полях, мы их воровали и жарили на костре.
На земле работали при немцах, только весь урожай они себе забирали. И от живности к концу оккупации почти ничего не осталось, фашисты съели всё подчистую. Местным жителям оставляли самые крохи.
Но были среди оккупантов и хозяйственные. Один немец посадил делянку арбузов. Охранять их поставил деда Якова. Но мы, пацаны, деда не боялись, да те арбузы воровали. Тогда немец по углам делянки закопал столбы, повесил на них верёвки с петлями и пригрозил того, кто посмеет украсть, повесить. Мы перестали туда ходить, испугались.
Из села немцы ушли в 1943-м. Это были уже не люди - звери. Всех, кто попадался на глаза, расстреливали. Люди прятались кто где. Мы с мамой сидели в воронке, оставшейся от бомбы. Уходя, они ещё и дома жгли. Мы смотрели, не в силах ничего сделать, как дымит, чадит, а потом вспыхнул и наш дом. Дом соседа уцелел, спасибо доброму человеку, приютил нас».
Краснодарский край во время Великой Отечественной войны
Краснодарский край во время Великой Отечественной войны
Одежду шили из лохмотьев, снятых с погибших
«Пришли наши. Село стало возвращаться к привычному укладу, - продолжает пенсионер. - Мама снова работала в колхозе. Мы с братом помогали по хозяйству. Пасли корову, делали всё, что могли в своём возрасте.
В 1944 году пришла похоронка - погиб отец. Сколько слёз было... А жить надо. Моя мать с такой же вдовой, чтобы обогреть нас зимой, ходила в лес с ручной пилой. Пилили, по сугробам тащили. Летом у них от зари и до заката была работа в поле, времени на заготовку дров совсем не оставалось. А ещё и дом восстанавливала. Худо-бедно, но в 1947-м мы перешли в свой дом.
Но только начали жить - засуха и голод! Вот это настоящая беда. В колхозе неурожай, хлеба давали по 200 граммов за трудодень. И картошка выросла размером с голубиное яичко. А налоги не сняли! Как мы выжили? Я до сих пор не понимаю. Осенью зарезали маленького кабанчика - кормить стало нечем. Перезимовали благодаря ему. Картошка в мундире, кусочек сала, чай – и весь обед. Весной, когда зазеленели колосья на полях, мы их воровали и жарили на костре. Очень вкусно было».
Воспоминаний много, но больше грусных
«Нищий, ободранный, окончил я семилетку. Десятилетка была за четыре километра от нас, одна на пять сёл, - вспоминает Михаил Барабаш. - Набирали всего один класс, для меня в нём места не хватило. Но мать уговорила директора, и взяли меня в класс сорок вторым учеником. Учился я хорошо, не подвёл. Десять классов окончил в 1953 году.
И вот мне 18, детство кончилось. Мама мечтала, чтобы я учился дальше. Поступил в киевский строительный техникум. Стипендии не хватало, разгружал вагоны. После окончания техникума проработал год по направлению. А потом, в 1957 году, меня призвали в армию. Служил в Латвии, а отец погиб в Литве, похоронен в городе Алитус в братской могиле. Я там побывал. В списке на обелиске нашёл фамилию с инициалами: Барабаш Т.И.
В 1960-м демобилизовался. Поступил в строительный институт. На лекции ходил в солдатской форме, другой одежды просто не было. Что форма, это ещё полбеды, а вот кирзовые сапоги - это было страшное неудобство. Стипендию получал, вагоны разгружал, но и этого еле-еле на еду хватало. После первого курса я перешёл на вечерний факультет и пошёл работать мастером на стройку. Вот тогда зажил! Обулся, приоделся и перестал голодать. Моя профессиональная рабочая жизнь сложилась интересно. Три года в Монголии отработал, 25 лет на Севере. В 1991 году отправили с коллегами миллионную тонну нефти из посёлка Мегион Тюменской области. А потом были Самотлор, Сургут.
На пенсию ушёл в 70 лет, мой рабочий стаж - полвека. Заслуженный строитель России, ветеран труда. Мне уже за 80. Воспоминаний много. Но больше грустных».
