Федор Щербина прожил непростую жизнь, свои дни закончил в эмиграции. Лишь 71 год спустя, в 2007-м, его прах согласно завещанию упокоился на родине. Но все ли мы сделали для увековечения памяти известного ученого? Об этом «АиФ-Юг» спросил профессора Виктора Чумаченко, составителя первого посмертного собрания сочинений Щербины.
Вовек не остынет?
«Минуло 18 лет, а как сейчас помню тот осенний октябрьский день 1998 года, - вспоминает Виктор Кириллович. - Отправился я тогда на пражское кладбище Ольшаны искать могилу Федора Андреевича. Перед отъездом в Краснодаре расспрашивал тех, кто якобы бывал там, как мне не заблудиться в бескрайнем царстве навсегда ушедших от нас. Всерьез пытался запомнить, как «идти прямо, а потом свернуть налево, а там уже и недалеко». Народный путеводитель не пригодился. Выйдя на станции Желивского и слегка растерявшись от размеров погоста, забрел на чешский участок. Женщина, сажавшая что-то на могиле близких, доходчиво объяснила дорогу. И (хвала языковому родству!) я уже больше не блуждал. Вышел к воротам русской секции кладбища. А дальше по центральной аллее меня уже вела и манила к себе маковка православной Успенской церкви (в середине 1920-х она была выстроена русскими изгнанниками). Словно солдаты в строю, одинаковые кресты на могилах россиян, погибших в Первую мировую. Справа и слева от церкви и далее вглубь - эмигрантские захоронения.
Но тщетно обследовал я ряды могил, раздвигая тяжелые стебли плюща в надежде увидеть заветную фамилию. Не помогла и схемка захоронений, врученная мне в помощь старостой церкви, донской казачкой Анной Ивановной. Уставший и огорченный, я вернулся к церкви, как вдруг Анна Ивановна припомнила, что какой-то казак похоронен в церковной крипте. Спустившись с нею в подземелье, сразу почувствовал магнетизм, понял - нашёл. Моя провожатая великодушно оставила меня, чтобы дать возможность побыть наедине с земляком. Тусклый фонарь освещал захоронение в стене со стихами Кобзаря на затворяющей погребение доске. Федор Андреевич сам их выбрал для своей эпитафии: «Вщерть добром наліте серце ввік не прохолоне» («Доверху добром налитое сердце вовек не остынет»)…»
Хотел быть похоронен на родине
На другой день Чумаченко продолжил изыскания в пражской Славянской библиотеке. Довоенная чешская и казачья периодика рассказала о череде громких юбилеев кубанского ученого-долгожителя и грустную историю болезни и угасания 87-летнего старца, мечтавшего дожить до 100.
«Умирал тяжко и беспокойно, потому что лечь предстояло в чужую, хоть и славянскую землю. В темноте ночных больничных покоев его беспокоили тени горячо любимой матери, рано ушедших отца и братьев. Всплывали волнения об оставшейся в России дорогой сердцу «няньке» - сестрице Доминикии. В бреду он читал лекции, и так выразительно и ясно, словно и впрямь стоит за университетской кафедрой, - пересказывает найденную по крупицам информацию Чумаченко. - Вечером 28 октября у больного начало клокотать в горле, а затем из него вырвался одинокий леденящий душу крик. То могучий дух навек прощался с исстрадавшимся телом».
Лишь 30 октября пражские газеты напечатали извещение о смерти известного «казацкого ученца». Причиной тому был отмечавшийся в те дни главный государственный праздник. И потом до самых похорон, которые состоялись 2 ноября, газеты писали о приготовлениях к погребению, о приходящих со всего мира телеграммах соболезнования, о торжественной церемонии предания тела земле, выступлениях и клятвах, произносимых над свежим пагорбком. Одной из главных было обещание перезахоронить Федора Андреевича, когда это станет возможным, на родине. А потому хоронили в оцинкованном гробу. Тогда - на главной аллее кладбища Ольшаны. Уже после войны гроб с согласия сына и для дольшей сохранности был перенесен в церковную усыпальницу.
О месте, которое должно было стать последним пристанищем казачьего историка, спорят до сих пор. Шла ли речь о родной Новодеревянковке? Или о неньке-Кубани в целом, где покойному были близки и Екатеринодар, где он учился, и имение Джанхот, где в тиши уютного кабинета написаны десятки фундаментальных трудов? Как бы то ни было, покоится Щербина на своей земле.
Кто придет?
«К делу переноса праха отчасти причастен и я, - продолжает профессор. - Ибо едва ли не впервые высказал эту мысль в 1999 году. Прошло еще почти десять лет, прежде чем задуманное осуществилось. Велика в этом заслуга Кубанского казачьего войска, администрации края и Краснодара. Вспоминаю не для того, чтобы «вписаться в историю», а напротив - поделиться сомнениями. Так ли мы все сделали? По уму ли? Вроде бы перезахоронили с большим почетом и уважением к памяти покойного. Памятник в центре города поставили. Юбилеи отмечаем (правда, все реже и незаметнее).
Вот и новая круглая дата замаячила - через два с половиной года народному гению исполняется 175 лет. Если праздновать не дежурными мероприятиями, пора сделать то, до чего руки не доходили. Прежде всего, завершить издание первой серии из задуманного многотомного собрания трудов ученого, которая называется «Неизданные сочинения». За десять лет из шести томов вышло только четыре.
Пора вспомнить и о щепетильных вопросах реального, нотариально заверенного завещания Федора Андреевича. А именно той его части, которая касается джанхотского поместья. Щербина завещал его сыну, а в случае смерти последнего - в общенародную кубанскую собственность. Да, имение кому-то давно и, вероятно, по закону принадлежит, но при доброй воле сторон проблему можно было бы решить, придать поместью статус исторической заповедной территории и рачительно использовать. Например, помимо музея, создать там центр пропаганды достижений кубанского виноделия. Место курортное, посещаемое, обязательно окупится.
Родом я из далекой станицы Ахметовской, и родных могил в Краснодаре у меня нет. Разве что Федора Андреевича, казачьего «діда» для всех кубанцев, а значит и для меня. 28 октября я приду к нему на подворье Троицкого храма с последними осенними цветами. Принесу с собой для бесплатной раздачи любителям кубанской старины последние тома из собрания сочинений Щербины. А вы придете?»