Нынешние жители маленького австрийского поселка в местечке Линдабрун не знают, что буквально в паре километров от них вся земля пропитана кровью узников концентрационного лагеря, стоявшего здесь в годы второй мировой войны. Лилию Хоминец привезли в этот лагерь вместе с матерью, братом и сестренкой. Маленькой Лилечке тогда было всего шесть лет. Если бы ни мама, вряд ли девочка вышла живой из этого ада.
Страшное зарево
Горя семья Лили Хоминец успела хлебнуть еще до того, как почти все ее члены оказались в концентрационном лагере. С самого начала война вывернула людей «наизнанку».
«Война нас застала под Витебском, в деревушке, где мы жили с бабушкой. Сначала немцы угнали нашу старшую сестру. Причем этому посодействовал предатель из своих же. Немцы в первый год отправляли в Германию только молодежь 15-16 лет. Нине как раз было 15. Но она была очень худенькая, маленькая с виду. Фашист посмотрел на нее, сказал: «Киндер» (ребенок) и направился на выход, - вспоминает Лилия Тихоновна. - А наш раскулаченный сосед - верный пособник карателей - сразу же: «Какой она тебе киндер, ей уже 15 лет». Так Нину и забрали».
А в 1942 году угонять стали всех подряд. Кроме немощных и старых людей. Чтобы не возиться, «негодных» расстреливали или заживо сжигали в своих хатах.
«Помню, как женщины держали односельчанку, чтобы не вырвалась и не побежала на помощь. Ведь в одном из домов горел ее парализованный отец. Когда нас отвели немного от деревни, увидели зарево. Да не одно. Горели все окрестные села. Хатынь в Белоруссии была не единственным сожженным селом», - вспоминает Лилия Тихоновна.
Однако в тот раз до лагеря Лиля с матерью и близкими не добрались. Налетели самолеты, началась бомбежка. Весь конвой бросился врассыпную. В лес смогли убежать несколько женщин с детьми. Своими, чужими ли, не было разницы. Общая беда и страх объединил всех. В лесу перепуганные мамы с малышами пережили суровую зиму. Сделали шалаш из лапника, там все вместе и спали, не раздеваясь. У костра лишний раз погреться было страшно, вдруг огонек немцы увидят. Питались корой деревьев, ягодами и мерзлой картошкой с соседнего поля.
И очень боялись волков, которых в ту зиму развелось видимо-невидимо. В марте фашисты устроили облаву на партизан. А нашли женщин и детей. Так потянулись бесконечные километры все дальше от родной земли.
Кто работает, тот и ест
«Убьет наш папа Гитлера, вернется с войны и купит тебе красивые туфельки и платье. Какого цвета ты хочешь платье?» Вот такими сказками-мечтами утешали мамы своих плачущих, не спящих от постоянного голода малышей, когда они оказались в глуши австрийских лесов, в лагере близ поселка Линдабрун.
«Мы проехали, прошагали всю Европу. Прошли несколько лагерей, но оставались там буквально на несколько дней. После «сортировки» (когда заболевших уводили в сторону на казнь) поредевший отряд отправляли дальше. Мама, чтобы я не потерялась, привязала мой пояс к хлястику пальто восьмилетнего брата. Так и шли гуськом».
Энцефельд, Майданек, Бухенвальд… Сколько Лилия Тихоновна повидала лагерей, даже не знает и сама. Все они слились в воспоминание об одной мучительной дороге. Пока, наконец, пройдя пешком от Вены десятки километров, изможденные женщины с детьми не оказались в Линдабруне.
«Лагерь был пустой. Только часовые. Однако почти сразу поняли, куда подевались бывшие узники Линдабруна. Нас отвели ко рву, где вповалку лежали тела убитых. Дали в руки каждому лопату, даже самым маленьким детям, и велели закапывать. Почему их убили, не знаю до сих пор».
Вновь прибывших разместили в опустевших бараках. Охапка сопревшей соломы на нары, да кусок дерюги - вот и все, что полагалось пленным. Женщины рубили деревья, дети собирали сучья. И не дай бог, проворонят какую-то щепку, наказание следовало незамедлительно.
«За детьми присматривала пани Марыся. Боялись ее, как огня. Ходила с железным прутом и чуть что пускала его в ход. У меня от нее на всю жизнь метка осталась. Отрубила этим прутом палец на руке. За сантиметровый кусочек морковки, который прилип к черпаку с баландой и никак не хотел падать ко мне в миску. Я потянулась за ним и получила удар. Убежала в барак и сидела там под нарами, тихонько подвывая, как раненый кутенок. В голос плакать никто не смел».
Потом стало еще хуже. Немцы решили, что маленькие дети работают плохо. Возни с ними больше. И разрешили оставлять их в лагере, пока мамы пилят деревья. Но у фашистов был девиз: «Ест только тот, кто работает».
И детей перестали кормить даже той баландой, которую давали раньше. Выживали только за счет матерей, которые со своего скудного обеда приносили за пазухой кусочек морковки, картофелину. А когда на смену заступал один из часовых, более-менее добрый австриец, он выпускал малышню в лес «пастись». Грибы, трава, кислая рябина…
«Понятно, что на такой «диете» выдерживали немногие. Болели и умирали. А на самых здоровых детях немцы проводили опыты. Гене, ровеснику моего брата, крепкому мальчишке, каждые три-четыре месяца фашисты ломали ноги. Конечно, без наркоза. С лазарета приносили его в барак, клали на нары за ширмой. Крики оттуда неслись день и ночь. А когда кости срастались, его тут же опять волокли в лазарет. Похоже, что проверяли, как срастаются кости после различных переломов. Несмотря на все мучения, Генка выжил. Правда, из лагеря его выносили на руках».
9 мая 1945-го Лилия Тихоновна все еще была в лагере. Никто из несчастных узников даже не знал, что Германия капитулировала, война закончилась. В закрытом лагере время словно остановилось.
Но однажды, уже в июне, пленников никто не разбудил, не вызвал на ежедневную поверку в 5 утра. За запертыми на засов снаружи дверями не было слышно ни разговоров, ни шагов. Немного подождав, люди выломали двери. На улице никого не было, ворота стояли нараспашку.
«Мы долго не могли ничего понять. Решили выбираться оттуда. Пошли по тропинке, вывернули на дорогу, смотрим, а нам навстречу наши солдаты едут на велосипедах. Увидели толпу оборванных людей, которые больше походили на призраков, и даже велосипеды пороняли. Никто же не знал про этот лагерь, - вспоминает Лилия Хоминец. - Что тут было! Мы не верили своим глазам, плакали, смеялись. Солдаты подбежали к нам. На маму накинули какой-то пиджак, мне вытащили из мешка взрослый ярко-желтый сарафан с алыми маками. Подвязали, чтобы не свалился. Я тот сарафан помню до сих пор».
Все прошло, все позабыто?
Домой, на родное пепелище, семья Лилии попала только в июле 1945 года. До возвращения отца с фронта жили в воронке из-под снаряда, угодившего как раз в бабушкин двор. Превратили ее в землянку. А через год еще одна радость. Домой вернулась старшая сестра Нина. Как оказалось, она не доехала до Германии. Сбежала в пути прямо из движущегося поезда.
«Вместе с подружкой они пробирались тайком по польской территории. Зима, а на Нине только то, в чем ее из дома забрали. Платьице и шерстяные носки. Но снова наткнулись на немцев. Подружка смогла убежать, а Нину схватили и отвели к стоявшей на краю оврага группе стариков. Их привели расстреливать. И если бы ни один дед, Нины бы в живых не было. Он плечом задвинул девушку за себя. А когда раздались автоматные очереди, из последних сил столкнул ее в овраг. Там ее и обнаружили проходившие мимо наши разведчики. Нина хотела сразу вернуться домой, но ей сказали, что деревни больше нет и вряд ли кто в живых из родни остался. Так моя сестра осталась в армии. В свои 16 лет выучилась на радистку, дошла с войсками до Германии. А потом еще и успела повоевать в Японии».
С войны героическая девушка вернулась с массой наград. Разыскать родных помогла заметка в газете. Корреспондент брал интервью у нашего дяди. Она поехала, нашла его, а потом и нас. Вот так вся семья воссоединилась.
Кстати, сама Лилия Хоминец никогда не хотела совершить паломничество по тому страшному пути, который когда-то прошла в войну. Но в прошлом году дочь отправилась по путевке в Австрию. И Лилия Тихоновна попросила - съезди в Линдабрун, посмотри, что там теперь. Но попасть на место, где располагался лагерь, не получилось. Все давно заросло глухой чащей. Жители поселка только плечами пожимали в ответ на расспросы туристки. И только единственный человек - местный старожил - неохотно признал, что здесь когда-то был лагерь с узниками. Но дело это давнее. Вспоминать не захотел…
100 дней на «Дороге жизни». Кубанец вывозил жителей осажденного Ленинграда 
Шесть месяцев беды. Очевидец вспоминает дни оккупации Краснодара 
К 70-летию Победы в Геленджике откроют сквер и назовут улицы в честь героев 
Краснодарцы могут принять участие в издании книг к 70-летию Великой Победы 
Марусин «взамуж». Трудная жизнь ейской казачки