Детство Бориса Муравьева пришлось на военные годы. Ему было 12 лет, когда в 1941 году румыны выгнали из родного дома под Новороссийском, и жить его семье пришлось «под немцами». В течение трех лет оккупации он вел борьбу за выживание самыми рискованными способами. О том, как мальчишеский задор и смекалка помогли не погибнуть с голоду, он рассказал «АиФ-Юг».
Сгрызли туфли и ремень
Родился Боря в семье крестьян в крошечной деревне Бережки, что находится в Ярославской области. Вроде и хозяйство свое – овцы, куры, даже корова дойная – да только не было в глубинке ни работы, ни клубов, ни кинотеатров. Как-то в гости к Муравьевым приехал двоюродный Борин брат из Новороссийска. Возмутился: «Вы, - говорит, - и моря-то в жизнь не видали! Одни огороды, да деревянные избушки кругом! Не дело это, собирайтесь, на юга переезжать будем». Так, соблазнившись дивными рассказами о сытой знойной Кубани, предвкушая запахи спелых абрикосов, что растут прямо на улице, родители рискнули и отправились с детьми в Краснодарский край.
За три года обустроились, поселились почти у самого берега Черного моря – в поселке Дюрсо. Мама с папой работали, дети бегали в школу в соседний поселок. Радовались теплу, горячей морской гальке под ногами, бирюзовым лагунам, окруженным горами, обильно покрытыми ароматным можжевельником… Но наступил 1941 год.
«Отец ушел на фронт, старший брат Виктор тоже. Остались мама, я, брат Юра и сестра Галя. Мне тогда 12 лет было, - вспоминает Борис Васильевич. – Первым делом в Дюрсо пришли румыны. Румыния участвовала в войне на стороне гитлеровской Германии, и румынские части в составе фашистких войск пришли на Кубань. Они-то нас и погнали с «рыбного места». Уходили селяне толпой через горы в сторону станицы Раевской. Вроде расстояние в 60 километров небольшое, да по горам дорога совсем нелегка. Шли женщины, старики, дети. Младенца Лёню (это еще один наш родственник) несли в корзинке. С собой взять ничего не удалось – румыны не дали. Только брат мой Юрка успел взвалить на плечи швейную машинку. А устройство старого образца, не то, что сейчас, килограммов 25 точно весило! Вот он с ней, бедный, и тягался. И, как оказалось, – не зря. Она, можно сказать, от голода потом нас спасала».
Вот мы одну пару обуви на костре и пожарили. А что? Кожа-то свиная.
Пробирались по горам изгнанные жители Дюрсо долго, болезненно, в дикий холод. Воду брали из горных речушек и ключей, с едой же дела обстояли совсем плохо. Но детворе не объяснишь: плачут, мучаются.
«У нас с Юркой на ногах были посталы из свиной шкуры (мягкая обувь, сшитая из кожи, - прим. ред.). Вот мы одну пару на костре и пожарили. А что? Кожа-то свиная. Получилось наподобие сухаря. Раздали по чуть-чуть детишкам, которые уже жевать могли. Так и сгрызли дружно туфли! Я на ноги портянки из тряпок намотал и дальше в путь. Позже, таким же образом приготовленный, съели чей-то кожаный ремень. Ну а дальше уже в дороге не питались», - рассказывает Борис Муравьев.
Не расстреляли, но мыть танк заставили
Остановилась семья Бори у доброй женщины в станице Гостагаевской. У нее и жили до самого освобождения. За это время не раз доставалось мальчишкам от немцев по пятое число за пронырливость. Как-то чуть не расстреляли из-за украденного сухпайка.
«Да, от немцев нам хорошенько попадало, - говорит Борис Васильевич. – Голодали все кругом, кроме кукурузы и не видели ничего. Потому с братом ходили на поиски еды. Недалеко от нашей хаты располагался фашистский полевой лагерь. И мы туда частенько огородами бегали. В тот раз забрались в палатку, нашли сухпаек какой-то, за пазуху его и дёру! А не тут-то было. Немец нас заметил. Мы продукты сбросили, замерли, сидя на каменном заборе. Офицер на нас с ружьем идёт. Юра говорит: «Ну, браток, помирать, так вместе». А фашист нам по-русски: «Как сюда попали?». Брат тут же выдумал историю о том, как мы мимо шли, увидели собак и отгоняли их от палаток, чтоб те внутрь не залезли. Повезло, что по-русски понимал! Уж не знаю, поверил ли, но ружье убрал. А потом говорит: «Отпущу, если танк помоете». Ну, мы в речушке неподалеку немецкий танк и драили полдня.
Но чувство голода – сильнее страха. И мальчишки вернулись. В этот раз они обнаружили целую полевую пекарню – большую брезентовую палатку, в которой стояли сразу пять походных печей. В них готовили хлеб.
«А как пах тот хлеб! Аромат за километр слышно, живот пустой сводит, - вспоминает Борис Муравьев. – Ну как не рискнуть? Тем более один угол палатки ветром поддувает, как раз пролезть хватит. Я дождался, пока часовой скроется за углом и нырнул. Пошарился, побродил… Не успел придумать, как хлеб из печи достать, да немец зашёл. Я под печку. Там жар жуткий, но терпимо. И тут немец сразу несколько булок роняет. Мне боязно, а так стащить хочется! Изловчился, подтащил к себе. Только в сумку прятать, но фашист заметил. И как давай меня лопатой гонять, еле увернулся. Я к выходу, думал, спасся, а тут часовой как даст пинка сапогом! Я аж два раза перекувырнулся. Но удрать-таки удалось!».
Тело товарища везли домой в тачке
В следующий раз ребята умудрились стащить у немцев седло. Сняли с лошади и несли его, тяжеленное по реке, чтоб не поймали. Дело в том, что братья шили тапочки и выменивали их у местных на продукты, в основном на кукурузу. А для подошв нужна была кожа. Потому-то на седло немецкое и польстились.
«Однажды пробрались в полуразрушенную от взрыва хату, в которой унтеры запасы держали, – говорит Борис Васильевич. – Поживились хлебом, сливочным маслом и нашли маленький пистолет. Симпатичный такой, хоть и без патронов. Хранили его. Остальные ребята знали: у братьев на случай чего оружие есть. И кто-то из них, из пацанов, об этом нашим морякам проболтался уже во время зачистки в 1943-м. Моряк хотел забрать, а мы меняться предложили на кортик. Ох и красивые у них были кортики! Выменяли, не налюбуемся. Мы лишь метров на 30 отойти успели, но другие моряки со смехом кортик наш менянный назад и отобрали. Обидно до слез.
Мы дети, - то там стащим, то здесь присвоим, - этим и выживали. Не всегда удачно заканчивалось. Немцы ушли, а голод остался. Ребятней мы решили пойти на картофельное поле. Взяли тачку и отправились втроем за добычей. Только оказалось, что поле то заминировано. Знал об этом старик, что жил неподалеку. Он до того специально коз на поле пускал, их не так, как людей, жалко. Но увидел он нас уже в процессе. Руками замахал, велел не двигаться. Мы с братом остановились, а третий товарищ на растяжку наступил, подорвался. Домой в тачке вместо картошки мы привезли его тело».
47 правнуков
Так местная ребятня и вела свои подпольные бои с голодом до самого освобождения Кубани. Да и после войны было непросто. Отец погиб в боях под Новороссийском, еще один старший брат Виктор – в Прибалтике. Выживали семьей, восстанавливали разрушенный край. Борис работал на местном цементном заводе, после и на заводах всей страны побывал как специалист-монтажник. А потом началась долгая насыщенная и интересная жизнь, в которой не осталось места голоду и лишениям, пережитым в детстве.
После скромного завтрака – двухчасовая прогулка в десять километров.
В этом году Борису Васильевичу исполнился 91 год. Он по-прежнему каждый день встает в шесть утра, делает зарядку и записывает данные о погодных условиях и основных событиях родного города, края и страны в свой «бортовой журнал» - так он называет толстые блокноты с данными за последние несколько десятилетий. После скромного завтрака – двухчасовая прогулка в десять километров. Вместо отдыха – чтение географических и исторических энциклопедий. Впрочем, увлекается пенсионер и современной литературой. Недавно для легкого чтения выбрал роман Рю Мураками. Сутки расписаны по часам, дел мало не бывает, а потому и скучать не приходится. Система отлажена годами. В таком режиме Борис Муравьев воспитал свою дочь и внуков. Кстати, на сегодняшний день у него 13 племянников, 34 двоюродных внука, 47 двоюродных правнуков и даже один праправнук.
Висельник, трибунал и гнилые яблоки. Истории кубанцев, переживших оккупацию 
Война. Любовь. Любовь и война. Всё было. 
Картошка в юбке и гул мотора. Дочь пограничника о том, как пережила войну 
Война и Победа Якова Матиса. Рассказ «немецкого шпиона» 
Выкрал из штаба фашистов. Как 6-летний мальчик дважды спас советское знамя